Там мы стали другими - Томми Ориндж

Городская жизнь

Городские индейцы – поколение, родившееся в большом городе. Мы переселяемся в города уже давно, но земля переселяется вместе с нами, как память. Городской индеец принадлежит городу, а города принадлежат земле. Все здесь формируется по отношению к другим живым и неживым земным существам. Любые отношения. Процессы, которые приводят что-либо к его нынешней форме – химические, синтетические, технологические или иные, – не создают продукт, оторванный от живой земли. Здания, автострады, автомобили – разве они не от земли? Они что, доставлены с Марса, с Луны? Может, мы не считаем их земными, потому что они обрабатываются, производятся или потому, что мы ими управляем? Неужели мы сами так уж отличаемся от них? Разве мы не были в свое время чем-то совершенно иным, Homo sapiens, одноклеточными организмами, космической пылью, непознанной квантовой теорией до Большого взрыва? Города рождаются так же, как галактики. Городские индейцы чувствуют себя как дома, прогуливаясь в тени зданий деловых кварталов. Мы знакомы с центром Окленда ближе, чем с каким-либо священным горным хребтом, а с секвойями на Оклендских холмах не сравнится ни один первозданный дикий лес. Грохот автострады для нас привычнее, чем шум реки; далекий свист поезда мы распознаем быстрее, чем вой волков; запах газа, свежего асфальта и паленой резины нам ближе, чем запах кедра, шалфея или даже жареного хлеба. Это не традиция, как не традиционны резервации, но не бывает ничего первородного, все происходит от чего-то, что было раньше, что когда-то было ничем. Все внове, и все обречено. Мы ездим в автобусах, поездах и автомобилях по бетонным равнинам и под ними. Быть индейцем – не значит вернуться к земле. Земля везде или нигде.

Часть I

Следы прошлого

Как я могу не знать сегодня твое лицо завтра – лицо, которое уже есть или вылепливается под лицом, что ты показываешь мне, или под маской, которую ты носишь; лицо, что ты являешь мне лишь тогда, когда я меньше всего этого жду?

    ХАВЬЕР МАРИАС [10 - Хавьер Мариас (р. 1951 г. ) – испанский писатель, переводчик, журналист. Цитата из первого романа его трилогии «Твое лицо завтра». ]

Тони Лоунмен

Дром впервые явился мне в зеркале, когда мне было шесть лет. Ранее в тот день мой друг Марио, болтаясь на турнике на детской площадке, спросил: «Почему у тебя такое лицо? »

Я не помню, что тогда сделал. И до сих пор не знаю. Помню потеки крови на железной перекладине и металлический привкус во рту. Помню, как моя бабушка Максин трясла меня за плечи в коридоре перед кабинетом директора; я стоял с закрытыми глазами, а она издавала этот звук пшшш, как бывает всегда, если я пытаюсь объясниться, в то время как этого делать не следовало бы. Помню, что она как никогда сильно тянула меня за руку, а потом мы в полной тишине ехали домой.

Дома, перед телевизором, прежде чем включить его, я увидел отражение своего лица на темном экране. Увидел впервые в жизни. Собственное лицо, каким его видели все вокруг. Когда я спросил Максин, она сказала, что моя мама крепко пила, пока носила меня, и медленно, по слогам, произнесла, что у меня фетальный алкогольный син-дром [11 - Фетальный алкогольный синдром (ФАС) – совокупность врожденных пороков развития, обусловленных тератогенным воздействием этилового спирта на развивающийся плод. ]. Я расслышал только «дром», а потом вернулся к выключенному телевизору и уставился в него. Мое лицо растянулось на весь экран. Дром. Я пытался, но больше уже не смог снова считать своим лицо, которое обнаружил там.

Большинству людей не приходится, как мне, думать о том, что отражают их лица. Обычно, глядя на свое лицо в зеркале, никто даже не задается вопросом, как оно выглядит со стороны. В самом деле, вы же не видите переднюю часть своей головы, как никогда не увидите собственное глазное яблоко своим глазным яблоком, никогда не почувствуете своего настоящего запаха, но я-то знаю, как выглядит мое лицо. И знаю, о чем оно говорит. Эти уныло опущенные веки, как будто я пьяный в дым или под кайфом, этот вечно приоткрытый рот. Части лица расположены слишком далеко друг от друга – глаза, нос, рот беспорядочно разбросаны, как если бы их нашлепал выпивоха, потянувшись за следующей рюмкой. Люди смотрят на меня, а потом отворачиваются, когда видят, что я замечаю на себе их взгляды. Это тоже Дром. Моя сила и мое проклятие. Дром – это моя мама и ответ на вопрос, почему она спилась; это история, отпечатавшаяся на лице; это путь, которым я иду по жизни, как бы она меня ни трахала с того самого дня, как я увидел свое лицо там, на экране телевизора, откуда на меня пялился гребаный злодей.

Ныне мне двадцать один год, и это значит, что я могу выпивать, если захочу. Впрочем, мне совсем не хочется. Насколько я понимаю, мне хватило того, что я получил в материнской утробе. Напивался там, дефективный младенец, хотя даже и не младенец, а крошечный уродец-головастик, прицепленный к пуповине, плавающий в животе.

Мне сказали, что я тупой. Не совсем так и не напрямую, но я практически провалил тест на определение уровня интеллекта. Показал самый низкий результат. Короче, оказался на нижней ступеньке. Мой друг, Карен, сказала, что существуют самые разные виды интеллекта. Карен – психолог, которого я до сих пор посещаю раз в неделю в Индейском центре. Поначалу меня принудительно отправили на эти сеансы после стычки с Марио в детском саду. Карен заверила меня, что не стоит принимать близко к сердцу то, что пытаются сказать мне о моем интеллекте. По ее словам, люди с ФАС имеют широкий спектр дарований, а тест на интеллект вообще предвзятый. А еще она сказала, что у меня сильно развиты интуиция и уличная смекалка, что я умен там, где нужно, – это я и сам уже знал, но, когда услышал от нее, мне полегчало, как будто я сомневался, пока не получил подтверждения.

Я и в самом деле смышленый: скажем, я знаю, что у людей на уме. Что они имеют в виду, когда говорят, что их неправильно поняли. Дром научил меня не обращать внимания на первый взгляд, брошенный в мою сторону, а искать другой, следующий. Все, что нужно, это подождать на секунду дольше обычного, и тогда можно поймать его, увидеть, о чем думают люди. Я знаю, если кто-то обводит меня вокруг пальца. Я знаю Окленд. Я знаю, как это выглядит, когда кто-то пытается на меня «наехать»; знаю, когда лучше перейти на другую сторону улицы, а когда – идти дальше, глядя себе под ноги. Еще я могу распознать жалкого труса. Это проще простого. У них на лбу написано: «Попробуй, достань меня». Они смотрят на меня так, будто я уже напакостил, так что я вполне мог бы сделать то, в чем меня заведомо подозревают.