Стихотворения - Николай Некрасов

        Губы бескровные, веки упавшие,

        Язвы на тощих руках,

        Вечно в воде по колено стоявшие

        Ноги опухли; колтун в волосах;

        Ямою грудь…

(Иногда кажется, что вид смерти, умирания, разложения плоти притягивал его, отвечая каким-то глубинным свойствам его личности. На такие мысли наводит, например, описание издыхающей лошади в позднем стихотворении «Уныние»:

        Я подошел: алела бугорками

        По всей спине, усыпанной шмелями,

        Густая кровь… струилась из ноздрей…

        Я наблюдал жестокий пир шмелей,

        А конь дышал все реже, все слабей.

        Как вкопанный стоял он час – и боле,

        И вдруг упал. Лежит недвижим в поле…

        Над трупом солнца раскаленный шар,

        Да степь кругом. Вот с вышины спустился

        Степной орел; над жертвой покружился

        И царственно уселся на стожар.

        В досаде я послал ему удар,

        Спугнул его, но он вернется к ночи

        И выклюет ей острым клювом очи…)

Зачем было показывать такие мрачные картины? Достойно ли все это поэзии? Некрасов, сам заглядывавший в бездны «насилия и зла», требовал от читателя не отворачиваться от таких картин, вытряхнуть себя из своего душевного покоя, поразиться тому, что привычно происходит рядом и, может быть, что-то сделать, чтобы в этом мире зла стало меньше.

Актуально ли это сейчас? Многие проблемы, волновавшие современников поэта, ушли в прошлое, изменилась жизнь, вопросы, с ней связанные, либо исчезли, либо приобрели совсем другой вид и отвечать на них принято другим языком, мыслить в других координатах. Что-то в стихах Некрасова кажется устаревшим, что-то – чрезмерно, до комичности дидактичным (а современники, наоборот, очень любили такие стихотворения, как «Школьник» или «Песня Еремушке»). Вряд ли, однако, исчезло чувство справедливости и несправедливости, утрачена способность жалеть обездоленных, увидеть в проститутке «падшую душу», в мелком воришке – несчастную жертву общества, а в грязном вонючем нищем – своего брата. Людям с «честным сердцем» Некрасов и сейчас говорит много, найдет у них отклик. Однако интерес его поэзия может вызывать не только содержащейся в ней гуманностью и силой сострадания.

Некрасов внес в поэзию «прозу» и в другом, более житейском смысле, не только в смысле реальных страданий реальных меньших «братьев», но и в значении повседневности, быта, ежедневного, рутинного бытия обычного человека, не становившегося предметом поэзии. И тем самым невзначай открыл для нее совсем неизведанные пространства. Едва ли не лучше всего это видно в едва ли не самой древней и самой «консервативной» лирической теме – любовной. До Некрасова такая лирика занимала очень ограниченный диапазон эмоций и событий: момент встречи и начало любовного чувства, кульминация – ее «согласие», ее смерть или ее измена, затем воспоминание об изменившей или умершей возлюбленной. Все это, так сказать, «вершинные» моменты взаимоотношений партнеров, промежутки, в которые чувства достигают наивысшего напряжения и силы. Все это было хорошо освоено лирической поэзией. Но то, что происходит между этими моментами, любовная лирика игнорировала. Но разве любовь проявляется только в этом? Разве не живет она и в то время, когда любящие совместно обедают или ходят в магазин? Можно ответить, что это всего лишь совместный быт. Но у Некрасова этот совместный быт становится тоже выражением любви, тоже пронизан любовью. Таким «бытом» наполнено стихотворение «Слезы и нервы». Оно как будто задумано как своего рода сатира на оставившую (или оставленную) возлюбленную, но перечисление бытовых эпизодов, сцен, призванных унизить любовь («кто ей теперь флакон подносит», «кто молча достает рубли» и т. д. ), становится описанием любви и признанием в ней. Теперь в любовную поэзию попадают такие события, которые раньше были бы просто забыты: она неудачно пошутила («Так это шутка? Милая моя…»), она рассердилась на какую-то неудачно сказанную поэтом фразу («Если, мучимый страстью мятежной…»), между влюбленными вспыхнула мимолетная ссора («Мы с тобой бестолковые люди…»). Но эти «мелочи» – тоже часть любви. Ее совершенно заново открывает Некрасов. Сами стихи приобретают качество особенной непосредственности, выглядят написанными «по горячим следам», когда мимолетная обида или разочарование, или подозрение еще не рассеялись, не «остыли». Кажется, что, если бы поэт немного подождал, то уже через день ему и в голову не пришло бы вспоминать подобную незначительную неприятность. Изменяется и сам язык любовной поэзии. До Некрасова обращаться к возлюбленной можно было «мой ангел», «гений чистой красоты», «чистейшей прелести чистейший образец». Теперь – «мы с тобой бестолковые люди». Любовь говорит и на языке высокой поэзии (редко), и на языке житейской прозы (намного чаще), и Некрасов – тот поэт, который и современному читателю об этом напоминает.

То же внимание к прозе жизни и готовность видеть в ней подлинную поэзию сделали из Некрасова замечательного «пейзажиста», великого певца русской природы, предстающей перед ним в милом, «домашнем» обличье. В романтической поэзии читатель чувствует себя на экскурсии, в пейзажах Некрасова – дома. Недаром один из лучших пейзажей некрасовских (в поэме «Тишина») увиден глазами лирического героя, возвращающегося из Италии:

        …Ямщик свистит

        И выезжает на приволье

        Лугов… родной, любимый вид!

        Там зелень ярче изумруда,

        Нежнее шелковых ковров,

        И, как серебряные блюда,

        На ровной скатерти лугов

        Стоят озера… Ночью темной

        Мы миновали луг поемный,

        И вот уж едем целый день

        Между зелеными стенами

        Густых берез. Люблю их тень

        И путь, усыпанный листами!

Секрет Некрасова в способности увидеть пейзаж как одновременно реальный, до боли узнаваемый, и одновременно сказочный, как будто пронизанный поэзией и чудом. Так в финальной главке поэмы «Мороз, Красный нос»:

        Ни звука! И видишь ты синий

        Свод неба, да солнце, да лес,

        В серебряно-матовый иней

        Наряженный, полный чудес,

        Влекущий неведомой тайной,

        Глубоко-бесстрастный… Но вот

        Послышался шорох случайной

        Вершинами белка идет.

Не хуже Некрасову удавались и городские картины. Он, как никто, уловил ритм и сумятицу, хаос и гармонию городской жизни: