«Телефон доверия» и другие рассказы - священник Александр Дьяченко

Задача священника – подготовить человека к этому рождению. Как повитухи помогают малышу войти в наш мир, мир конечный, ограниченный временными рамками, где мы только учимся быть людьми, так и мы, священники, берем на себя роль повитухи, но только при рождении души уже во взрослое, подлинное бытие. Только люди больше ценят жизнь временную, земную, ту, что можно потрогать руками, особо не задумываясь о вечном. Потому и нас, священников, чаще призывают только к умирающим – тогда, когда уже все кончено и очередная неудачная попытка взмыть на небеса, увы, закончилась падением. Ему лететь, а крыльев нет или сил не хватает, за жизнь свою так ничего и не скопил.

Мы, люди верующие, часто касаемся этой темы и не боимся напоминать о смерти, потому что она для нас не конец человеческого бытия, а, напротив, его начало. Мы призваны исполнять что-то очень важное там, в вечности. Но допустят ли нас к этому важному, решается по итогам жизни здесь, на земле.

За время своего служения я нередко замечал, что образ Божий, даже если человек и не подозревает о своем предназначении, и живет не очень чисто, все равно способен проявиться в нем в любой момент. Иногда такое выражение присутствия в человеке Неба принимает совершенно неожиданный оборот. Об одном таком случае мне хотелось бы рассказать.

Несколько лет тому назад попросили меня совершить отпевание на дому. Умерла одна одинокая женщина, много лет проработавшая кондуктором на рейсовом автобусе. Ее личная жизнь не сложилась. Любви не было, а женщине без любви, сами знаете, никак. Ей ведь семья нужна, надежный мужчина, и чтобы детей любил.

Вы думаете, феминизм – это оттого, что женщины нам, мужикам, что-то доказать пытаются? Трактор им, видишь ли, хочется покорить? Да нет, им детей хочется, семью хочется. Всякие там феминизмы – от неустроенности, да еще и от душевной пустоты, которую и начинают бабоньки по нашей устоявшейся привычке заливать спиртным. А спиваются они куда быстрее нас, в этом отношении мы действительно сильный пол.

Прихожу к ней в дом, а на отпевании одни мужики и ни одной женщины. Обычно все бывает наоборот – а тут с десяток мужичков, и все как один пьяненькие. Стоят, покачиваются, но одеты хорошо, чисто, кое-кто даже в костюмах еще из той, прошлой советской жизни.

В других обстоятельствах мужчины стараются улизнуть от подобного обязательства – на отпевании постоять. Все у них там дела какие-то находятся неотложные. А как выйдешь после отпевания из дому, так вот их дела, под дверью: у подъезда стоят, курят. Боится наш брат смерти и даже думать о ней не хочет, потому что, как тот страус, все в землю от нее головой закопаться пытается. А эти никуда не бегут, даже странно как-то.

Разжег кадило, положил на уголек маленький кусочек пахучего ладана и начал молитву. Народ стоит, молится, крестное знамение кладут исправно и тут же кланяются.

Всякий раз замечаю – как станешь совершать отпевание, запоешь эти необыкновенной красоты песнопения, так и нисходит на тебя удивительное состояние покоя. Через священника это состояние передается близким усопшего, и спустя какое-то время уже все, кто участвует в молитве, объединяются в единое мистическое целое. И бывает обидно, если в такую минуту у кого-то в кармане заиграет совсем не подходящая высокому настроению молящихся бравурная музычка.

Молимся, и вдруг вижу, как спустя какое-то время подходит ко гробу один из мужичков, становится рядом с усопшей и начинает выделывать что-то непонятное. Даже и описать это трудно.

Сперва он, широко раскинув руки, становится на одно колено, потом резко прыжком отталкивается от пола и меняет коленку. Затем, все так же оставаясь с расставленными руками, ложится на живот, потом переворачивается на спину и пытается ногами в ботинках похлопать так же, как хлопают в ладоши.

Со стороны такое выглядело нелепо и неуместно, а потому, наверное, и очень смешно. Мне пришлось приложить немыслимые усилия, чтобы в голос не расхохотаться здесь же, над гробом. Даже незаметно щипал себя за руку и закусывал губы. Ну, думаю, народ наш от водки совсем с ума сошел, чудит даже при таких скорбных обстоятельствах. Огляделся вокруг: на удивление, остальные зрители оставались спокойными и ни тени улыбки не возникало на их лицах. Даже напротив – угадывалось откровенное сочувствие.

Короче говоря, этот «акробат» все время, пока шло отпевание, продолжал свои странные телодвижения. То они мне напомнили какой-то неуклюжий танец, то статические фигуры на счет, какие любили представлять у нас в 1930-е годы. Я решил ему не мешать. Мало ли – пьяный, еще свяжешься.

Уже уходя и одеваясь в прихожей, я все-таки не утерпел и спросил у одного из присутствовавших, не знает ли он, что означали все эти странные кульбиты, если они, конечно, имели какой-то смысл.

– Да у него, батюшка, видишь ли, чувства к ней были, – ответил мужчина. – А так он ничего, смирный.

Вот тебе раз! Это что же получается – только что на моих глазах этот пьянчужка исполнил прощальный танец? Я вспомнил, как тот скакал, и улыбнулся. Стал искать сравнение и подумал: все равно как у лебедей. Говорят, лебедь, потерявший подругу, поднимается высоко в небо и танцует свой прощальный танец, прежде чем упасть вниз и разбиться о землю.

Но танцевать он точно не умел, двигался как мог, повторяя то, что где-то когда-то видел раньше. Да и понимал ли он вообще, что делает? Он не знал, как молиться, а если что знал, то уже забыл. Остался только смешной танец – танец неустроенной, несчастной, никому не нужной одинокой души, в которой в этот трагический для нее момент под влиянием зазвучавшей молитвы внезапно проявился Образ.

Контакт

Мой хороший товарищ, отец Виктор, бывший спецназовец, рассказывал мне, как в первый раз в жизни надел подрясник. И не только надел, но и пошел в нем по Москве. Он еще не был рукоположен в сан, но получил благословение на право ношения священнической одежды.

– И вот иду, – рассказывает отец Виктор, – а навстречу выходит дядька лет шестидесяти. Здоровенный такой, и пиво на ходу пьет из бутылки. Поравнялся со мной и вдруг ни с того ни с сего как даст мне по носу! И сломал его. А так как нос у меня был сломан уже раз двадцать, то кровь не пошла, но все равно было больно и слишком обидно. За что? Ведь я даже не глядел в его сторону. Раньше бы я его убил просто. Но сейчас-то я стал христианином, да еще и подрясник на мне. Сдержал себя, хотя было очень трудно.