Игра в сумерках - Мила Нокс

– Чего?

– Потолковать.

Первым делом Теодор увидел свечку – отсветы плясали по углам крохотной комнатушки, в которой царила тревога. Кровать с ветхим одеялом жалась к стене. Стол в испуге прильнул к маленькому оконцу. Желтые газеты, обрывки картинок, какие-то кости уныло валялись на земляном полу, а под потолком висели пучки мертвых трав.

«Неужто, – подумал Теодор, – она живет здесь? Должно быть, невесело прятаться в этой халупе, когда снаружи бушует буран или дождь, – крыша-то явно протекает». Он чуял в каждом обрывке бумаги и гвозде печаль и одиночество.

– Ну, толкуй. – Голос Шнырялы был приветлив настолько, что, запой она колыбельную – вышла б панихида. Но злостью не сквозило, явно признак хорошего настроения.

– Змей. Ты сообразила про него?

Шныряла поджала губы.

– Ну, только дурень бы не сообразил.

– Я и не дурень.

Шныряла хотела что-то сказать, но Теодор перебил:

– Думаю, ключи открываются только истинному владельцу. Который знает истинное имя. Но понять его можно лишь в момент, когда сталкиваешься со стражем. Помнишь, как мы пытались отгадать имя волчицы и она нас чуть не сожрала? А тут заявился Маска и на-гора выдал: «Дакиэна»!

Шныряла вздрогнула при звуках имени.

– Он откуда-то знал имя стража. И по-видимому не сильно удивился встрече с чудищем. Видала, он даже погладил эту шерстяную гору?

– Видала, – хмыкнула Шныряла. – К чему ты ведешь?

– К тому, что, если ты не истинный владелец ключа, тебе, скорее всего, крышка.

– Спасибо, что предупредил. Фифика заразила? Не надо селиться рядом с полоумными мороайками.

Теодор фыркнул и посмотрел на девчонку.

– Хватит. Ты не злюка, какой пытаешься казаться. Рычишь, но не кусаешь.

– Уверен?

Шныряла продемонстрировала пару ножей.

– Мне никто теперь не страшен. Мне нужен ключ, и плевать. Надоело прятаться!

Тут Теодор выдал самую странную идею, которую мог придумать за последнее время:

– Пошли вместе.

Шныряла, похоже, удивилась не меньше:

– Ты с чердака упал?

– Тебе хуже? Если кто и сможет угадать имя – лишь один из нас. Или кто-то другой – тогда придется уносить ноги, а тут неплохо иметь прикрытие. Если угадаю я – тебе опасность не грозит. Если угадаешь ты – опасность не грозит мне.

– А если никто?

– Ну, тогда…

Теодор метнул взгляд на арбалет, лежащий на столе.

Шныряла шмыгнула носом, почесала в затылке.

– Ей-богу, это самая странная затея, которую я слышала от нежителя… Но – пошли.

Девушка хмыкнула, однако ее ухмылка не казалась знаком смертельной угрозы.

Они шагали по проросшей траве, и подол юбки Шнырялы уже позеленел от свежих соков. Вечерело, меж сосен лился закатный свет. Девушка несла на плече арбалет, звенела и бряцала капканами и разными колюще-режущими предметами. Даже Теодору перепало – она всучила ему тяжеленный топор, и так они побрели в сторону гор.

– Давно живешь на кладбище? – спросил Теодор.

– Десять лет, – ответила Шныряла.

– А жизнь помнишь?

– Ни капли. А когда что и вспоминаю, то стараюсь забыть.

Теодор промолчал. Мимо пронеслась сова, держа в клюве мышь. Он вспомнил прошлое, когда бродил по лесам с филином…

– Твоих родичей утащил вихрь?

– Ага.

– Чтоб его побрало, меня он просто бесит.

Теодор покачал головой и пнул прошлогоднюю шишку. Никаких следов они пока не находили, но лес только начался. А впереди была целая ночь.

– А ты когда умер?

Теодор не знал, что ответить. Ни один нежитель не верил ему.

– Я не умирал.

Шныряла только бросила недоверчивый взгляд и хмыкнула:

– Живяк. Говорила же.

Она остановилась у пня и втянула носом воздух. Подняла голову к вершине ели, у которой они стояли, и долго-долго нюхала ветер.

– Тут проезжал Охотник, – заявила Шныряла и почему-то покраснела. – Слышу запах его коня. Останавливались на той полянке.

Между елей виднелась лужайка с ярко-зеленой травой. Они вышли из-за деревьев, и Теодор удивленно охнул: посреди полянки высился громадный камень.

– Ну и ну! Что за громадина?

– Чертов палец.

Камень действительно походил на палец, и что чертов – то верно. Булыжник стоял среди леса, и загадкой было, как он сюда попал. Словно кто выставил из-под земли указательный палец, и тот окаменел под солнцем. Камень был выше макушки человека, сидящего верхом, и порос лишайником и живописными мхами, сизыми, как туман. Кое-где свисали зеленые лапки папоротника, ветер раздувал плети, и казалось, что папоротник высунул ноги из щели и болтает ими в воздухе.

Теодор перехватил поудобней топор и забрался на камень, хранивший тепло солнца. Следом заскочила Шныряла. Тео уселся на край, свесив ноги, и поглядел на комету, – та отрастила второй хвост почти до самого горизонта.

– Времени мало. Городские обещают пик двадцатого марта, а ключей нет.

– Боишься продуть в Макабр?

– Больше боюсь продуть какому-то из стражей, – мрачно хмыкнул Теодор.

Шныряла покачала головой и указала на свою ногу, которая была перевязана тряпкой. Девушка все еще прихрамывала.

– Кто научился умирать, тот разучился быть рабом.

– Да вы на любую фразу отвечаете так.

– Будто не знаешь почему! – ответила Шныряла и поглядела ему в лицо.

Теодор не любил этого, но тут не отвернулся. Один ярко-голубой, как кусочек бирюзы на песке, глаз девушки смотрел прямо, а другой косил на камень.

– Я тоже лишилась всего, дурень, и знаешь, уже не боюсь ничего. Страшна не смерть, хоть она и неприятна, а жизнь, о которой хочешь забыть.

– Ты помнишь, как умерла?

Шныряла устремила взгляд на запад – там еще светило зарево ушедшего дня.

– Кое-что.

– Это больно?

– Да. Но длится – мгновение. Впрочем, именно это мгновение помнишь вечность.

Она уселась рядом и пнула лапку папоротника.

– Я полезла в какой-то люк и почувствовала дикую боль вот здесь. – Шныряла задрала край юбки и показала щиколотку. На ноге краснели два пятна. – А потом… умерла.