Нестор - Малхаз Цинцадзе

– Дядя Фима, дядя Фима! Он мертв!

В настороженной тишине было хорошо слышно, как начальник спокойным уверенным голосом выговаривал.

– Да, похоже убили. Перерезали горло. Вон, сколько крови-то вытекло. Опередил нас кто-то. А что взяли? Где он хранил деньги, бумаги? А, Кокоурин, где?

– Документов никаких не было, тетрадка одна, толстая такая, он туда все записывал. – Где он ее хранил? Где прятал деньги? – наседал начальник. Было слышно, как выдвигали ящики, передвигали мебель. – Здесь! Обычно он здесь все хранил. – воскликнул Илья. – Вот она, эта тетрадь.

– Не особенно-то и замысловато. Что-ж он вот-так, обыкновенно, в ящике секретера хранил деньги и секретную тетрадку? – засомневался хриплый голос. – Больших денег он дома не держал. Где они спрятаны я не знаю. А вот тетрадку он вел очень хитрую. Там только цифры, а что они означают знал только он. Cами увидите. Зашифровано все. Мне он не говорил.

– Тетрадь оставили, значит знали где деньги. Дядюшку вашего убили и концы, как-бы в воду? А может вы его сами и прирезали, Кокоурин? Деньги взяли и дело его, по наследству, к вам перешло.

– Да, что вы говорите! – возмутился Илья. – Он меня как сына держал. Я у него, как у Христа за пазухой был.

– Ну, это точно. – усмехнулся начальник. – На народном добре, у дядюшки за пазухой. Кто к нему приходил? С кем он вел дела?

– К нему многие приходили. – сказал Илья. – Но, в последнее время к нему часто приходил один кавказец – грузин. Я его знаю. В гостях у него не был, но дом показать могу. Он у Красных Ворот живет.

При этих словах Фома еле сдержался, чтобы с криком не броситься наружу. Илья говорил про него, ведь это он жил у Красных Ворот. И там у него спрятаны деньги, которые он заработал у Кренделя. Если их найдут, то убийство, с целью ограбления, повесят на него. Фома убил Фиму, красивый каламбур получится. И не отвертишься. Выйти и все рассказать? Невозможно, ведь тогда всплывет вся его деятельность и, самое главное, он подставит Елену Андреевну. А этого он не сделает ни за что.

– Быстро, осмотреть квартиру! – хриплый голос начальника забивал гвозди в голову. – И к Красным Воротам! Где здесь лампы, что мы ходим гуськом друг за другом!

Они наверняка приехали на авто – с этой мыслью Фома отделился от тени и уверенно направился к часовому, что стоял в дверях квартиры. – Кузин. – тихо, но твердо произнес он. – В авто лампы есть? Принести надо. Часовой Кузин, простой рабочий паренек, в кепке и короткой тужурке с красной повязкой на правой руке, от неожиданности вздрогнул, но в темноте не разобрал кто к нему обращается.

– Не припомню. – ответил он не уверенно.

Но Фома не ждал и проскользнул мимо.

– Ладно, я за лампой. Никого не впускать. – уже с лестницы сказал он.

– Да, знаю я. – донесся сверху голос часового.

Через парадную Фома выходить не стал, там тоже стоял часовой, а вот черный ход никто не охранял. Еле сдерживая себя, чтобы не побежать, он вышел во двор, потом на улицу, и уж там, что было сил припустил к своему дому.

Путь, вроде не далекий, от Покровки до Красных Ворот, но по неосвещенным улицам бежать было трудно. Он мчался по узким переулкам, срезал через проходные дворы, рискуя на что-то напороться или нарваться на обитателей этих дворов, которые, как пауки поджидали неосторожную добычу. Дыхания не хватало, несколько раз пришлось перейти на шаг и остановиться, чтобы отдышаться и восстановить силы. Фома убил Фиму – стучало в голове – Фома убил Фиму. Наконец добравшись до своего дома, он осторожно выглянул из-за угла и вполголоса выругался – вот тебе прогресс и вот тебе рамочные пилы Кессера. Авто дружинников уже стояло у подъезда четырехэтажного дома. Большие фары и слегка изогнутый бампер придавал машине лукавый вид, как будто она насмехалась над ним – обогнала, обогнала! Высокие витрины, расположенного на первом этаже магазина Томаса Кюнау «Автоматические вязальные машины Виктория», уже давно были заложены ставнями, а рядом, у входа в подъезд, стоял часовой, так что сомнений не было, его опередили. В каморке найдут документы на его имя и конечно найдут тысячу пятьсот рублей золотом в тайнике. И доказывать ничего не надо. Фома убил Фиму. Ревишвили прислонился к стене. Пот высыхая холодил тело, но лицо все еще горело – от страха, от стыда, от безысходности. Он ощупал карманы брюк и пиджака – пачка керенских купюр, двадцать рублей серебром и студенческое удостоверение. Вот все его богатство. Из подъезда вышло несколько человек.

И Илья с ними, сволочь – подумал Фома.

Среднего роста подтянутый молодой мужчина в рабочем пиджаке отдавал распоряжения. Потом все забрались в автомобиль и уехали. Но двое остались. Оглядевшись, один перешел на другую сторону улицы и скрылся в подъезде, а второй вошел обратно в дом, где жил Ревишвили. Все было ясно, его поджидают, на него охотятся. Фома развернулся и пошел прочь, сам не зная куда, подальше отсюда.

Ранний рассвет застал его в закутке между угольным складом и магазином «Какао. Жоржа Бормана», тоже давно закрытого. Замерзший, невыспавшийся, голодный, с засохшей кровью на руках, полный отвратительных мыслей, он только сейчас стал трезво осмысливать создавшуюся ситуацию. И чем больше он думал, тем больше приходил к выводу, что дела его хуже некуда. Он потерял все деньги, у него нет жилья, нет документов, кроме студенческой бумажки. Он не может пойти к университетским друзьям, потому что его будут искать как раз в университете. Ведь теперь у них есть все его данные. И, о боже, у них есть даже его фото! Фома вспомнил фотографию на стене своей коморки, где он и его однокурсники сняты прошлой осенью в Нескучном саду. А уж Илья покажет, который из студентов Фома Ревишвили.

Он выбрал трактир потемней, спустился в полуподвал, в дурно пахнущем туалете ополоснул лицо и руки, и устроился в углу зала. Еще вчера бодрый, щеголевато одетый в недорогой, но качественный, серый в полоску костюм, студент экономического факультета, начинающий коммерсант, сегодня он ничем не отличался от публики собравшейся в трактире – мелких служащих, лавочников, приказчиков, также одетых в помятую одежду, угрюмых и злых. Полусонный, с расцарапанным ухом, мальчишка-подавальщик поставил перед ним похлебку, которую он назвал гуляшом и ломоть непропеченного хлеба. Все это показалось удивительно вкусным. Напоследок, согревшись, запивая кусочек сахара, чем-то вроде чая, он пришел к выводу, что трудности для того и существуют, чтоб их преодолевать. Все ночные страхи превращаются в прах при свете дня. Может он ошибся, выбрал не тот путь? Значит надо искать другой. Ведь еще когда, Бараташвили написал.