Нестор - Малхаз Цинцадзе

Отец небесный, снизойди ко мне,

Утихомирь мои земные страсти.

Нельзя отцу родному без участья

Смотреть на гибель сына в западне.

Не дай отчаяться и обнадежь,

Адам наказан был, огнем играя,

Но все-таки вкусил блаженство рая.

Дай верить мне, что помощь мне пошлешь.

Ободрив себя стихами безвременно ушедшего поэта, Фома стал рассуждать более здраво. Нет, на бога он особенно не рассчитывал, поэтому выкручиваться придется самому. Большевиков меньше всего интересует смерть Кренделя. Им нужно знать, как Крендель получал товар. И главное звено в этой цепи он – Фома Ревишвили. А нет звена, нет и цепи. И где они не смогут найти это звено? В Ткибули. Уж где-где, там его искать точно не будут. Не смогут. Одно обидно, что его считают убийцей, а ведь это наверняка Илья, очень уж любит деньги. Но как докажешь, когда самому прятаться надо?

Убедив себя, что надо возвращаться домой и искать новый путь для достижения задуманного, Фома пошел в сторону вокзала. По дороге не устоял, задержался перед витриной парикмахерской Лазара. Вывеска обещала, что Лазар «Причесывает. Андулирует, изготовляет локоны и парики. Моет голову шампунем», а также хвастливо добавляла «Бреем чисто, пахнем прелестно. Дамы не устоят».

Увидев потенциального клиента, из дверей выскочил молодой человек с тонкими щегольскими усиками, в белом фартуке и сделав широкий жест, чуть не под ручку завел Фому внутрь. Уже сидя в кресле он подумал, что не следует выделяться из толпы бритой и наодеколоненной физиономией. Да и деньги беречь надо. Но от горячей воды, приятного запаха одеколона Кристаль и монотонной болтовни парикмахера, откинув голову на подголовник кресла, Фома задремал. Кресло, кстати, тоже немецкое, с подъемником, успел подумать он, а когда через несколько минут очнулся, в зеркало смотрел опять уверенный в своих идеях Фома Ревишвили, хорошо побритый, причесанный, приятно пахнувший и с новой мыслью, что если не получится с лесопилкой, то можно открыть парикмахерскую на три или даже на четыре кресла. И денег меньше надо. А парикмахеров можно пригласить из Батуми или Тифлиса. Или еще лучше, взять парикмахерами женщин, это привлечет больше народа. Это будет прогрессивно.

Фома вышел на улицу и продолжил путь к вокзалу. Вот и площадь, люди, лошади, напряженный городской гул. Фома остановился. Он вспомнил, как три года назад впервые приехал сюда, вышел из этого самого здания Казанского вокзала, тогда его чаще называли Рязанским, полный надежд и уверенности в себе. А теперь бежит без вещей, без денег, опять под крыло родительского дома. Он разозлился. Нет, так не будет. Надо вернуться и проверить, а вдруг они не нашли тайник, тогда он не уедет отсюда побежденным.

– Извозчик! – звонко и уверенно крикнул он. – Красные Ворота. Я скажу где остановиться.

Не доезжая одного квартала до своего дома, он сошел. У мальчишки разносчика газет, больше похожего на беспризорника, за тридцать копеек купил первую попавшуюся газету (Ревишвили усмехнулся, когда прочитал ее название «Закон и правосудие»)и прикрываясь ей оставшийся путь прошел пешком. Шпиков видно не было, или прятались умело, а может уже сняли наблюдение и ушли. Но рисковать Фома не стал. Не торопясь свернул во двор соседнего дома и с черного хода поднялся на последний этаж. Оттуда залез на чердак и выбрался на крышу. Осторожно, чтоб не сорваться, цепляясь за печные трубы, добрался до крыши своего дома. Тот был ниже метра на два. Пришлось повиснуть на руках и так, как можно мягче, спрыгнуть. Но мягкого приземления не получилось. Фома не удержался на покатом боку крыши и его стало сносить к краю. Он упал на живот, раскинул руки и ноги, как будто хотел обхватить необъятный ствол дерева. Растопыренными пальцами он пытался ухватиться хоть за что-то, но ничего кроме гладкой коричнево крашенной жести не было. Край крыши притягивал, булыжники мостовой в предвкушении крови, ждали неминуемого полета.

Как глупо. – подумал Фома и его ноги уперлись в желоб водослива, проложенного по краю крыши. Не веря в удачу он скосил глаза к карнизу. Осторожно перебирая ногами, замирая после каждого движения, он наконец добрался до чердачного окна. Весь потный и грязный влез в него и там-же уселся в пыли и паутине. Медленно, чуть-ли не благоговейно, вынул из рубашки крестик черного камня и поцеловал его. Ноги еще дрожали, по спине струился пот. Он достал из кармана платок, подарок Елены Андреевны, вытер им лоб, шею, подмышки и стал пробираться к лестнице ведущей вниз. Осмотрел длинный коридор и не заметив ничего подозрительного, до своей комнатушки прошел не торопясь, не прячась за каждым дверным косяком. Вот и его дверь, но он к ней даже не подошел. Через три комнатки от него жил Кузей Климыч, мужик болтливый, но добрый и сильно пьющий. Зарабатывал он отловом бездомных собак, которых сдавал потом на живодерню. И пил он, по его словам, потому что жалел этих божьих тварей, которые человеку первые друзья. Ловил, сдавал, жалел и напивался. Фома постучал в дверь доброго живодера, в надежде, что тот еще не ушел. Кузей Климыч открыл, бородатое испитое лицо уставилось на студента. – Фома, дружок. – сказал сосед. – Случилось что? А то уходить мне пора. У собачек сейчас самый аппетит, у мясных рядов крутиться будут. – Уходите? – разочарованно произнес Фома. – А я тут посылку получил. Водки виноградной прислали из дома. Хотел с утра, для поднятия духа, принять, но компания видно не собралась, только я и истопник Рамис из котельной. Когда то голубые, а теперь бесцветные глаза Кузея Климыча округлились, рот обиженно скривился.

– Так что я вам, не компания? Как стопочку опрокинешь так и работается веселей. А вашу чачечку я очень уважаю, ты же знаешь. – заволновался он. – Знаю, потому и сразу к вам. – обрадовался Фома. – Вы зайдите ко мне, там на столе штофик, прихватите его и в котельную, к Рамису. А я закуски, огурчиков соленых на углу, в лавке, прихвачу и к вам. Только без меня не начинайте.

– Да что ты, Фомка, не пьяницы ведь. – успокоил его Кузей Климыч. – Я сейчас, на ноги одену только.

Фома развернулся и пошел к лестнице, но тут же свернул в боковой коридор, которых в этом запутанном доме было множество, и затаился между грязными шкафами и вывешенным для сушки бельем. Он прислушался. Вот Кузей Климыч вышел, закрыл дверь и торопливо направился к комнате Фомы. Было слышно, как Климыч вошел в нее, потом сразу какая то возня, невнятный разговор и властный громкий вопрос.