Мать железного дракона - Майкл Суэнвик

Они шагали по чердаку – по забитым старой мебелью, темнотой и паутиной чуланам. При их приближении бросались наутек разные невидимые существа. Раз из-под ног взмыла призрачная сова и пролетела через стену. Они все шагали и шагали, углубляясь во мрак, сквозь витавшую в воздухе пыль, сквозь жаркие и темные пространства – Кейтлин и не думала, что можно забраться так далеко, – и вот наконец косой солнечный луч, нежданно упавший из слухового оконца, высветил ярко-красную дверь высотой Кейтлин по грудь. По обе стороны от двери красовались окошки с кружевными занавесками и ставнями с вырезанными на них сердечками, под ними стояли в беспорядке разнокалиберные терракотовые горшки, в которых рос грибной сад: одни грибы напоминали ярко-красные в белую крапинку пуфы, другие – мясистые копья в белых шляпах-колокольчиках. К стене был пришпилен кусок деревянной резьбы в виде перевернутой буквы V, напоминавший конек крыши.

Финголфинрод торопливо постучал.

Бум. Бум. Бум. Бум.

Долгое время ничего не происходило, а потом дверь открылась.

На пороге, смаргивая и опираясь на ходунки, стояла крошечная старушка с лицом бурым, словно мордочка орешниковой сони, ее глаза напоминали башмачные пуговки, а вокруг головы ореолом сиял легкий белый пух.

– Да?

При виде старушки Кейтлин упала на колени. Но даже так она была гораздо выше Крапивии Подлесок.

– Крапивка, Крапивка. Я думала, ты умерла.

Крапивка служила няней Кейтлин, а до того няней Финголфинрода. Подавшись вперед, Кейтлин заключила ее в кольцо своих рук – всю целиком, вместе с ходунками, но очень осторожно, так, чтобы не коснуться и ни в коем случае не надавить на по-птичьи тонкие косточки. Она не заплакала, хотя на ее месте расплакался бы любой – тот, кого не так муштровали в детстве и не обучали военной дисциплине.

– Ты выросла такая большая! – поразилась Крапивка, когда Кейтлин наконец разомкнула руки. – Настоящая гора. – Таких обвинений Кейтлин еще никогда не удостаивалась. Потом Крапивка заворчала: – Фин-фин! Что это вы двое топчетесь на пороге? Заходите, заходите, оба. Сейчас поставлю чай.

Кейтлин, согнувшись пополам, нырнула под притолоку. Финголфинрод весь скрючился и сжался, вытворив нечто среднее между акробатическим трюком и шедевром оригами. Стулья в Крапивкиной комнате были для них слишком малы, так что они уселись прямо на коврике. У Финголфинрода торчали в стороны коленки и локти, а Кейтлин оперлась на руку и сжала ноги, аккуратно расправив отсутствующую юбку – ту, которую носила в давние времена.

Когда они пили чай и ели печенье, Крапивка сказала:

– Фин-фин, ты вернулся, как и обещал. Какой счастливый день! – Она улыбалась улыбкой светлой, как мед в солнечном луче. – Взгляните-ка только на нас – счастливый конец, как в книжках. У тебя было такое печальное детство. – (Кейтлин против воли покачала головой. ) – Я, бывало, грозилась, что украду тебя и мы будем жить, как безродные феи, в дупле дуба в самой чаще, питаться росой и желудями, и вот – почти так оно и вышло.

– Не припомню, чтобы ты грозилась меня украсть, – сказала Кейтлин.

– Не тебя, Кэтифушка. Ты была таким счастливым ребенком! Нет, я говорю о маленьком бедном Фин-фине. Ему было так ужасно, ужасно одиноко.

Раньше Кейтлин никогда не приходило в голову, что в детстве единокровному брату приходилось хуже, чем ей. У нее появилось такое чувство, будто у нее в очередной раз что-то отобрали и отдали ему. Вспомнилось, как Финголфинрод раз за разом (ей всегда казалось, что из-за излишней бодрости духа) сбегал из дома. Однажды он сделал это босиком.

– Зачем? – спросила у него потом Кейтлин.

– Как зачем? Чтоб башмаки на меня не донесли.

Кейтлин заметила, что это бессмысленная уловка, ведь каждый камень и каждое дерево в поместье были зачарованы так, чтобы докладывать преследователям, куда он направился. Тогда Финголфинрод выхватил куклу, с которой она играла, и зашвырнул в пруд с лягушками. Вода повредила мисс Ти? хони, и та потом всю ночь рыдала и не унималась, сколько бы Кейтлин ее ни обнимала и ни баюкала. В конце концов пришлось похоронить куклу в набитом старыми одежками сундуке в одном из чердачных чуланов, там она и плакала неслышно, пока не истаяли лежавшие на ней чары.

Они втроем болтали и болтали о разных пустяках, пока наконец из-за радостных переживаний у Крапивки не разболелась голова и она не удалилась в темную комнату, чтобы «полежать чуток с влажной тряпочкой на лице» – так она всегда говорила, когда чувствовала потребность в приличествующем даме стаканчике опиумной настойки.

На этом день и завершился.

По дороге к своим покоям Кейтлин удивленно спросила:

– Как такое может быть?

Когда исчезла няня, отец объявил, что она вышла на пенсию и уехала куда-то на ферму в захолустье, но адрес той фермы Кейтлин так и не удалось выведать.

– Неужели Крапивка действительно все эти годы прожила тут, на чердаке?

– Да, – ответил Финголфинрод. – Вдовствующая Дама наложила на нее гейс, запрещающий покидать эту комнату, а на коридор навела чары, чтобы мы с тобой его не нашли. Она, конечно, чудовище, но ты ее за это не вини. Все тогдашние передовые теории воспитания гласили, что сильная привязанность к игрушкам и слугам не идет на пользу ребенку. Мерзкая старушенция просто делала то, что считала правильным.

Они прошли назад через шато (двери открывались перед ними и закрывались у них за спиной), спустились по главной лестнице, по которой Кейтлин категорически запрещалось ходить в детстве (пролет за пролетом, увитые орхидеями и тропическими лианами, то водопад мелькнет, то кораллово-розовая змея), добрались до второго этажа (и снова светильники зажигались перед ними, а свечи гасли за спиной) и там разошлись в разные стороны, чтобы переодеться к ужину. В конце длинного коридора располагалась комната, в которой прошло детство Кейтлин. Только искушенный знаток заметил бы, насколько все здесь второсортно по сравнению с обстановкой в других покоях. Но Кейтлин воспитывали так, что она видела разницу.

На кровати было разложено платье – ненамного уступающее тому, в которое облачилась бы сама Вдовствующая Дама. Кейтлин надела его. Потом прикосновением пальца отперла шкафчик с драгоценностями и начала перебирать броши, браслеты и тиары. Почти все они уже не подходили девушке ее возраста. Она заметила часы «Картье» (модель Tank Amеricaine из белого золота), которые отец подарил ей на поступление в Академию. Случайно или намеренно, но то был единственный подарок ей, одновременно с которым Род не получил похожий, но гораздо более дорогой.