Волк в ее голове. Книга II - Андрей Терехов

Она вертит головой, топором показывает себе дорогу и растворяется в клубах грязно-белого пара.

***

Проходит пять минут. Десять. Меня ещё колотит, вокруг раны пульсирует глухая боль. Я замираю в тупичке, боясь услышать шаги, боясь лишний раз вдохнуть, будто малейшее движение вытрясет из грудной клетки все кишки или что там хранится… Лёгкие? Печень? Селезёнку?

Порывы ветра обдают холодом; капает вода, поскрипывают водостоки.

Секунды ожидания вытягиваются из меня жилы, и все чаще мелькает в голове, что Диана привиделась, что её здесь не было. Слишком нереальной кажется Диана с причёской под мальчика, Диана, которая матерится, как сапожник, и штурмует коллекторские машины.

Это не Диана, а тёмный двойник. Доппельгенгер. Странный плод воображения и чувства вины, что никогда мы с Дианой больше не встретимся.

На душе тяжелеет. С сухим шорохом начинается дождь, и коготки холода забираются под балахон.

От нечего делать я читаю надписи на стене.

СДОХНИ

МОДНИК

ДЕТИ ЦВЕТЫ ЖИЗНИ

НА ТВОЕЙ МОГИЛЕ ЦВЕТЫ ЛУЧШЕ ПУЛЬ

НАРКОТИКИ ЛУЧШЕ СЕКСА КАРАВАДЖО

БЫЛ ПИДОРОМ

ВЫ НАЧИНАЕТЕ

ЧИТАТЬ ПРЕДЛОЖЕНИЕ

КОТОРОЕ ЗАКАНЧИВАЕТЕ ЧИТАТЬ

Никто не придёт.

Я приподнимаю лоскуты Губки-Боба, чтобы осмотреть порез, и тут же замираю в ужасе – кожа вокруг раны расходится, и оголённую плоть обжигает холодный воздух.

Не надо.

Не трогай.

Вдали призрачно лает собака, и спину продирает озноб.

Никто не придёт. Никто. Потому что Дианы нет: в лучшем случае в городе, в худшем – на этом свете.

Очнись.

Проснись!

Неровным шагом, пересилив боль, я выхожу из тупика. В белой завесе чёрным проступает машина, и разбитое окно её, точно пасть чудовища, засасывает клубы пара.

– Бегу! – останавливает меня запыхавшийся голос.

В серо-белых облаках вырисовывается худенький силуэт, превращается в Диану. Она немного сутулится и смотрит исподлобья, как боксёр, который выбирает момент для удара. В кольце из большого и указательного пальцев качается нелепый пакетик: зелёный крест на оранжевом фоне, надпись «Поморские аптеки».

– Думал, не вернёшься.

– Была подобная мысль.

Некоторое время мы молчим. Такая вселенская неловкость, растянутая до невозможности.

– Идти можешь? – спрашивает Диана.

Я киваю. Она оглядывается и показывает за спину.

– Туда. Нужен свет. Оки? .. Прикрой только… – Диана боязливо протягивает мне пакет. – Прикрой дыру эту и пойдём.

***

Моя нога проминает глянцевую черноту лужи, достигает липкого дна и с ощутимым сопротивлением поднимается обратно. В ушах нарастает гул ночного ветра. Ему вторят братья–сквозняки из рассохшихся стен, из разбитых окон и проржавелых крыш.

Диана ко мне не поворачивается – смотрит вперёд и вниз, куда-то за асфальт, за дёрн, суглинок и тектонические плиты. Порой она прикладывает руку ко рту и изучает тыльную сторону ладони, где расцветают бурые пятнышки крови.

– Сорян.

– М-м?

Я показываю на свою губу, но Диана качает головой.

– Ты себя-то видел?

– Ну да… А где секира?

Она вместо ответа приподнимает низ рубашки, и топор игриво выглядывает из-под резинки рейтуз.

Интересно, древние викинги носили так оружие?

– Ты кому-нибудь расскажешь? – тихо спрашивает Диана.

Я делаю вопросительное лицо.

– Про драндулет. Про… про всё.

– Нет. У тебя маловато с деньгами?

Она оглядывается и смотрит изучающе, с прищуром, .

Ответим тем же. Факт №1: мы уже одного роста. Факт №2: похожа Диана не на мальчика, даже с этой дурацкой причёской, а на зомби-золушку, которую уездили в хвост и в гриву. У которой не случилось ни сестёр, ни мачехи, ни феи. Тыква осталась тыквой, крысы – крысами, а волосы почернели и опали с осенней листвой.

– Немножко, – наконец говорит Диана.

Я с трудом вспоминаю вопрос.

– Выглядело, как множко.

Она смущённо трёт шею.

– Это помутнение. Так не делаю… Помутнение.

В голосе ее прорезается отвращение. Мне хочется успокоить Диану, обнадёжить, но тут рана напоминает о себе, и несказанные слова, скорчившись от боли, уползают обратно в глотку.

Мы сворачиваем на Шестую линию, и вокруг появляются прохожие.

– Можно спросить, молодые люди? – доносится голос слева.

К нам подходит благообразного вида священник, но Диана даже не удостаивает его взглядом: сжимает губы в ниточку и топает прочь.

– Молодые люди? ..

Она оборачивается и поднимает обломок бордюра. На широких скулах выступают желваки.

– Нахуй съебись!

– Диана, Ди… – Я хватаю её за руку, и резкое движение отдаётся болью вокруг пореза. – Ох… Нам пора. ПОРА.

Я быстрее увожу Диану прочь, пока священник растерянно смотрит вслед.

Она грубовато выдёргивается из моей хватки и отшвыривает обломок. Достаёт сигарету, нервно закуривает. Судя по приторному запаху, это не табак. Марихуана? Гашиш? Я корчу недовольную рожу, и Диана предлагает, словно назло:

– Будешь?

– Нет. И тебе… ну, не стоит, может? ..

Она показывает средний палец с руинами чёрного лака, и снова между нами растекается тяжеленное молчание.

– Значит, ты теперь говоришь, – замечаю я.

Диана дёргает щекой, не отвечает.

– Много говоришь.

– Экстренные обстоятельства. – Она выдыхает сладковатый дым носом. – Я н-никак не пойму: как ты здесь оказался?

– Тебя искал.

– Зачем?

От её холодного, равнодушного вопроса у меня стягивает узлом живот. Перед мысленным взором мелькает фото рыжей девушки, которое показывал Мухлади.

– Сказать тебе: «Иди ты сама».

Губы Дианы дёргаются, она моргает.

– Чего?

– Когда твоя мама пропала, я тебе звонил. Ты сказала…

Диана опускает взгляд и поводит рукой с сигаретой – словно разминает ноющее плечо.

– Сказала… – Я тщетно изгоняю из мыслей лицо убитой, но оно возвращается. Нет, не лицо – фарш. Кожа, кровь и кости, взбитые миксером до картины сюрреалиста. Я останавливаюсь от резкого приступа тошноты.

– Чел?

– Всё… всё норм.

Мы сворачиваем на светлую, в сине-розовом неоне, улицу, и я взглядом утыкаюсь в вывески, словно так сбегу от жуткого трупа. А он есть, он ждёт где-то там, в ночи, в холодном морге.