Зал ожидания (сборник) - Андрей Терехов

Может быть. На подбородке ямочка, а глаза всегда лукавые и будто прищуренные. – Может быть, – говорю я несущимся мимо самолетикам. – Может быть, один из вас доберется до Токио. Первый терминал, северное крыло. Зал ожидания. 2008 год.

Три дня Золотарева

С тех пор Золотарев хромал. Порой он, конечно, пробовал ходить без клюшки, но давалось это тяжело, с болью в полуживой ноге. И тогда проступали бугры желваков на лице – узком, вытянутом, как у шакала; лоб покрывался потом, глаза суживались.

Золотареву было тридцать семь. Прекрасный возраст для повышения, для новых достижений – чего только душа желает, – и страшноватый для увольнения по состоянию здоровья.

– Слышишь? – поднял вверх руку Севрский и заулыбался. Лысый, огромный человек в зеленоватой форме – точно вставший на дыбы дракон с острова Комодо.

Золотарев еле заметно покачал головой.

– Не слышу.

Это "слышишь" предваряло обычно какую-то угловатую шутку. За годы службы Золотарев научился воспринимать их в качестве необходимого зла, мол, в жизни никогда все идеально не бывает, но раздражало безмерно.

– Эти стены говорят, что дерьмом пахнет, Золотарь. Кто без тебя разгребать будет?

"Фиктивный друг", – так мысленно называл генерал-майора Золотарев. Пятнадцать лет они вместе работали, отмечали праздники, провожали в последний путь сослуживцев, но до сих пор в обращение Севрского чувствовалось какое-то высокомерие. Впрочем, не без причины: и моложе, и старше по должности, и популярнее среди коллег. А вот Золотарева никто – совсем никто – особо не любил.

– Давай подгребу напоследок.

Севрский махнул рукой.

– Иди домой, налей себе чаю, стисни жену и привыкай к гражданке. Приходит пора и сложить оружие.

– Гвардия умирает, но не сдается, – Золотарев осмотрел стол, усеянный папками, и принялся их нервно перебирать. – А пока не подписали, я не уволен. Ну, какое тут поинтереснее?

– Ты мне дашь работать? – скорее весело, чем возмущенно спросил Севрский.

– Не дам. Так… пацанские разборки – не хочу. Дохлый авторитет – ну нет, хватит этого. Секта? Да еще плюс изнасилование – брр, не хочу. Разборки, опять. И снова разборки. Разборки. Опять Разборки. А это что?

Под степлером лежала совсем тоненькая папка – рыжая, с запиской от лаборатории.

Севрский потер шею, нахмурился.

– Да это… какая-то ерунда. Очередная странность после "Отребья". Мне еще с полгода, видимо, за вами хвосты замазкой замазывать.

Золотарев поморщился. Последние четыре года он участвовал в охоте на преступную группировку "Белое отребье". Получил за нее две медали, какую-то прибавку к пенсии, по штырю в ноге, бедре и колене и почетное увольнение. Пиррова победа, которая вызывала отнюдь не радость, а горькую такую, натянутую улыбку.

– Ну-ка.

Золотарев открыл папку и замер, когда Севрский бросил нечто вроде "чушь, огурцам отдадим". "Огурцами" они называли зеленых юнцов, это было в порядке вещей, но Севрский врал, как сивый мерин. Значит, и в самом деле интересное; значит, решил захапать себе.

За эту способность определять ложь – на каком-то бессознательном, почти животном уровне – Золотарева никто и не жаловал.

В папке находилось всего два документа, оба по запросу Севрского: анализ мусора, который собирали во время слежки за штабом "Отребья" – красным обвели "предметы женской гигиены" в категории "соседи слева", и записка групп наблюдения:

"В доме номер 6, слева от объекта, проживают два брата: Кушаков и Марицин. Не работают. За полгода больше никто замечен не был. Никаких гостей. Подтверждено".

Золотарев почувствовал холодок внутри.

– О, как интересно.

– Слышишь? – Севрский нарочито вздохнул и ткнул большим пальцем за спину. – Эти стены говорят, что тебе пора на покой.

– Скажи им… – Золотарев хотел придумать шутку, но так и не нашелся с ответом. – Да ничего им не говори.