Амур и Психея 2.0 - Елена Яковлева

– Не может быть! – Алекс порывисто вздохнул. – Этого еще не хватало, что за ерунда!

Йоргос засмеялся открыто и весело, снова хлопнул Алекса по плечу.

– Вот видишь, даже через двадцать лет тебе не все равно, знала ли твоя жена о том, что ты сходил налево или нет. А все потому, что это было не то, что обычно бывает. Раз уж мы тут с тобой о высоком говорим, у меня к тебе вопрос. Могу задать?

– Можешь, чего уж там. – Алекс посмотрел в свой стоявший на столе пустой стакан, для верности обхватил его обеими ладонями, как будто готовился принять от друга удар или стерпеть оскорбление.

– Ты хоть раз сказал ей, что любишь? Хотя бы прощаясь?

Повисла пауза. Через дорогу продолжалось празднование, в окнах второго этажа свет стал ярче, зазвучала танцевальная народная мелодия, гости поднимались, постепенно присоединяясь к тем, кого танец сиртаки уже увлек в проходы между столиками.

– Нет. Прощаясь, я сказал… Я сказал тогда, что не любил ее. Ты понимаешь, я тогда думал, что…

Алекс хотел еще что-то добавить, что-то ему попытаться объяснить, но когда повернулся к сидевшему рядом Йоргосу, того рядом не было.

«Куда он подевался? – подумал Алекс. – Мне показалось, я задумался на секунду, а, наверное, молча просидел минут десять, он и ушел. Как неудобно получилось…»

Алекс жестом подозвал официанта, попросил счет за воду и сорбет с манго.

– Что вы, кириос Алексис, у нас сегодня нет в меню сорбета с манго, да вы и не заказывали. Только пили воду без газа. – Официант, совсем молодой парень, его бывший выпускник, был вежлив и внимателен.

– Скажи, Нико, а я один тут сидел? Ко мне никто не подсаживался?

– Ну, я специально не следил, по улице много народу проходит. Но в заказе была только вода, это точно.

Алекс пожал плечами, расплатился и решил, что пора было проверить, что там в зале, а то Эвелина ему дома-то устроит, если его хватятся!

Когда же он вернулся в зал и прошел к столу, оказалось, что жена сидела на своем обычном месте по его левую руку и внимательно следила за эстрадой, где выступала какая-то поп-группа. Алекс думал, что она спросит, куда он ходил и почему его так долго не было, как она обычно делала, он даже приготовил ответ, но вопроса не последовало.

– Может, потанцуем? – спросила его Эвелина. – А то пришли и сидим тут, никому до нас дела нет.

И Алекс снова недоуменно пожал плечами. «Что-то с этим юбилеем все-таки не совсем так, – подумал он. – Или, может, это с морсом что-то…» Он поискал на столе графин с рубиновым напитком, но его и след простыл, стояли только винные бутылки, упаковки сока и минеральная вода.

7

И снова дни летели стрелой. И вот он с Джулией вновь поднимался на холм к скамейке под кленами. За прошедшие несколько недель листья на дереве будто налились золотом, некоторые стали красно-коричневыми. И воздух был каким-то особенным, прохладным и тягучим.

Алекс весь отдался созерцанию и ощущению гармонии, наполнившей его душу; ответственными же за создание этой удивительной атмосферы он для себя определил погожий осенний полдень, мерно позвякивавший колокольчик сбруи Джулии и свое воспоминание о ней, немного неясное, но именно от этого еще более привлекательное.

«Ну ладно, попробую еще раз. Может, я сумею все-таки что-нибудь понять о ней такое, чего тогда не понимал», – подумал Алекс.

Он прикрыл глаза, и когда колокольчик на лошадиной сбруе вновь подал ему сигнал, он услышал ее голос. Сначала только отголосок, как будто это было скорее эхо, чем сам голос. Но потом совсем отчетливо. Что же она говорила? Он сосредоточился и явственно вспомнил эту ее загадочную фразу, которая его тогда так удивила: «Алекс, разреши мне всегда любить тебя! »

Да, она именно так и сказала! Что он тогда почувствовал? А он и впрямь испугался – ему представилось, что с ней может быть, как у него бывало с женщинами раньше, когда он переставал находить их нежными и приятными, когда все реже с ними встречался, сначала ссылаясь на занятость, а потом и без видимых причин, когда пропускал их звонки, а если они звонили домой, даже просил жену отвечать, что его нет дома. Он явственно вспомнил, что он чувствовал, когда наконец они с ним ссорились, шумно и отвратительно, со слезами и взаимными оскорблениями, причем непременно где-нибудь на улице, где все на них смотрели, и как ему бывало удушающе стыдно за них, и что от этого становилось омерзительно-гадко и тяжело на душе. Истинная правда, он всегда винил во всем только себя, недоумевая, для чего еще совсем недавно он говорил той или иной женщине, что она неподражаема и хороша, заставляя ее надеяться и даже ждать. Но ведь, произнося эти или какие-нибудь похожие слова, он и впрямь так считал, причем вполне искренне и горячо, а уж что она себе придумывала… Как он, женатый мужчина и отец двоих детей, мог нести за это ответственность? И рано или поздно он признавался во всем Эвелине, она устраивала громкий скандал, однако потом дулась недолго, прощала его «ради детей», как она манерно ему сообщала, после чего все успокаивалось и продолжало идти как обычно.

Но с ней было иначе. Ни пока она приезжала, ни потом, когда перестала, он ни разу о ней не говорил с женой. И ему даже казалось иногда, что та ждет, что он, как и раньше, сделает признание, попросит прощения, скажет, что незаметно для себя увлекся, запутался, но что все осознал, потому что все давно уже закончилось.

Время шло, а он так и не заговорил с Эвелиной. И та чувствовала, что ничего не закончилось, и нервничала, и устраивала сцены. А он молчал. Не то чтобы он сам страдал или думал о том, что причиняет боль другому человеку. Он просто нес это чувство в себе, где-то глубоко, там, где его не могли коснуться ни истерики жены, ни косые взгляды знакомых, ни его собственная ноющая тоска, пришедшая с осознанием потери.

И вот получилось так, что она ушла, а это ее прелестное «всегда» осталось с ним. А в ее жизни, думал он, наверняка все давно уже изменилось, и там больше не было места даже легкому и ни к чему не обязывающему воспоминанию о ком-то, с кем она была когда-то знакома.