Сестры - Дейзи Джонсон

Мы пересмотрели, наверное, раз в двадцатый, серию «33», без звука, так что герои открывали и закрывали рты, как немые. Это наш любимый сериал. Одно из ранних творений Январь Харгрейв – нашего любимого режиссера – про двух женщин, патологоанатома и библиотекаршу – известных только по фамилиям. Хэдли и Белл расследуют странные происшествия в отдаленных местах, ходят на свидания с неправильными типами и по несколько раз за сезон умирают и возрождаются. Когда нам надоедает, мы смотрим передачи о природе. Нам нравятся ящерицы, рептилии, змеи, передвигающиеся по песку, приподняв голову и грудь. Нам нравятся мясные, плотоядные сцены, когда львы рвут газелей или леопарды ловят кого-нибудь, а потом развешивают туши на ветвях. Нам нравится спокойный голос Аттенборо, словно он держит под контролем все происходящее, и ни одно животное не шевельнется без его команды. Животные бегают и застывают, и плавают, и роют норы, и кормятся, и умирают. Мы тихо сидим на диване, дышим и перевариваем пищу, и чешемся, и греемся, а потом мерзнем.

Мне скучно, говорит Сентябрь, щипая меня за руку, отчего кожа тут же белеет.

Скучно только скучным, говорю я, передразнивая маму, и Сентябрь щипает сильнее, а потом показывает за мое плечо.

Давай наполним ее.

Я смотрю, куда она показывает. Там, на столе, где мы ее оставили, муравьиная ферма.

Она дырявая.

И что? Найдем немного изоленты. Давай. Поищи на кухне.

Я выдвигаю и задвигаю ящики, делая вид, что ищу. Я представляю, как ночью оттуда расползаются муравьи, и я просыпаюсь и чувствую, как они хрустят на простыни, подо мной. На холодильнике обойная лента, и там же стопка старых писем. Я стою и держу ее в руках, пока на кухню не заходит Сентябрь и берет у меня ленту.

Не хочешь?

Да.

Будет прикольно. Они строят свой дом. Ты знала, что раздавленный муравей выпускает феромоновую метку, которая включает у других муравьев поблизости боевой режим?

Она уселась на полу, держа муравьиную ферму между ног. Она заклеивает ее, а потом обрезает лишнюю ленту, чтобы было видно, что внутри. У меня зудит кожа, и я запускаю пальцы в волосы, чтобы не чесаться. Сентябрь водружает муравьиную ферму обратно на стол и повязывает мне шарф, засовывает мои руки в рукава маминого пальто и натягивает мне на ноги какие-то ботинки, которые стояли у двери. Тучи так и не выдали дождь, так что погода теплая и безветренная. Пахнет морской солью. Мы опускаемся на корточки у крыльца и копаемся в земле, вороша листья и распихивая торф. Мне попадаются жук и тонкая полоска паутины. Сентябрь шарит у стены, передвигаясь вприсядку. Она говорит, здесь, похоже, водятся муравьи, но нам не попался ни один. Я догадываюсь, что она злится по тому, как она молотит языком во рту и свистит мне, чтобы я продолжала искать. Я нахожу еще несколько ржавых монет, пальцы становятся скользкими от грязи и растительного перегноя. Я хочу в дом, держать руки под краном; но я не могу уйти раньше сестры. Мы ищем, судя по всему, довольно долго. Сентябрь находит жука, который уже попадался мне, и, кряхтя, берет его и засовывает в ферму. Мы смотрим, как он там носится, стучась о стекло.

Это же не муравей, говорю я. Жуки вообще роют норы? Но она только опять щипает меня за руки и лягается. Когда она на меня зла, я не знаю, что мне с собой сделать.

Меня начинает подташнивать, и я присаживаюсь. У меня в уме целые предложения, но, когда я пытаюсь произнести их, слова задыхаются, моя голова дергается, и не выходит ни единого звука. Сентябрь кладет мне на лоб свою горячую ладонь, и я закрываю глаза, а когда открываю, она уже отстранилась, хотя ощущение ее ладони, слишком теплой, осталось на коже.

Сентябрь говорит: «Ты помнишь затмение? »

Мы встали пораньше, чтобы увидеть его. Мама приготовила нам завтрак – яичницу, хлеб, какой мы всегда едим, – и ушла работать на чердак. Нам было около одиннадцати. Прошлым вечером мы сделали коробку с дыркой, тщательно все измерив. Я порезалась канцелярским ножом и застыла как вкопанная, в ужасе, пока Сентябрь тоже не порезалась и не стала смеяться, показывая мне красные капли на полу.

В тот день я пообещала ей все, что только можно обещать.

Мы вынесли коробку на тротуар. Там люди шли на работу. Никто как будто, кроме нас, вообще не замечал происходящего. Мир был настолько слеп, что нам не верилось. Мы стояли на крыльце и смотрели, как свет закрывается темным кругом. Это было чем-то будоражащим и чудесным, и всю следующую неделю мне снилось, как затмение выедает мне глаза и просачивается в мою кровь.

Жжошно было, говорит Сентябрь, и я понимаю, что она имеет в виду тот момент, когда мы взяли друг дружку на слабо и, едва дыша, убрали коробку и уставились в небо. Мы весь день проходили с отпечатком небесного светила на сетчатке наших глаз, и я думала, что это единственный раз, когда мы видим что-то настолько одинаково. Хотела бы я, чтобы так было всегда.

Нарисовался человек, настроить Интернет. У него обвислые брюки, и мы ему, похоже, не очень нравимся, даже когда приносим чашку чая с молоком длительного хранения из кладовки. Мы крутимся у телефонной линии, пока он корпит над ней.

Как это работает, спрашивает Сентябрь.

Как что работает? У него костлявая задница, как у козла, и жидкие волосы. Я думаю, что он напоминает одного персонажа из сериала Январь Харгрейв, и Сентябрь перехватывает мою мысль и фыркает. Мы здесь, похоже, можем лучше слышать друг друга. Мне интересно, это от того, что мы в том месте, где родился наш отец, а потом и Сентябрь? Здесь звуки комнат кажутся не похожими ни на какое другое место, где мы жили. Настройщик поглядыват на нас искоса, берет свой инструмент не той стороной.

Интернет, говорю я, и Сентябрь хихикает, зажимая рот ладонями.

Как работает Интернет? Он смотрит на нас, как на полоумных.

Да.

Полагаю, говорит он, передает радиочастоты между устройствами. Так годится?

Не думаю, что это правда, говорит Сентябрь. А я говорю: «Да».