«Мишка, Мишка…» Воспоминания - Михаил Ганевский

К сожалению, я поступил плохо. Я считал, что скрывать от Тани эти письма я не вправе. Наши с ней отношения бурно развивались. И мы вместе гадали – кто бы это мог быть? А письма говорили о том, как Таня (! ) меня любит. И я должен (! ) ответить на её (! ) чувства… Было и прощальное письмо. Всё кончилось…

Другая история разыгралась примерно в то же время. И тоже Таня. Розовощёкая толстушка-хохотушка. В глаза мне она говорила дерзости, смеялась надо мной. И вдруг! Моя Татьяна стала меня избегать. Я ждал часами возле её дома. Она отказывалась объясниться. Я страдал. Шли месяцы! .. И тут «хохотушка» предложила вместе готовиться к экзамену по теории музыки. Диктанты писать. Ну я, «ничтоже сумняшеся», согласился. Приехал к ней домой. Первый раз – музыка. Второй: «А ну её! ». И пошли поцелуйчики… Да… Ну вообще не в моём вкусе. Конечно, вкуса у меня и не было никакого. Но эти полные, сладкие до приторности губы…

Я в очередной раз ждал свою Таню. Бегал от угла к углу, чтобы не пропустить её. Четыре часа. Пять часов. И всё-таки добился.

Она заговорила. И призналась, что согласилась на слёзные просьбы той, другой Татьяны, отдать меня ей («Я его так люблю, так люблю! »…)

Моя Татьяна была прекрасна. С неё иконы писать можно было…

Первый раз мы оказались с ней вместе весной. В конце первого курса. Предлог тот же – приготовиться к экзаменам. В Серебряном Бору был май. Ландыши в потаённых местах. И много сосновых шишек. Мы кидались ими, смеясь… После первого свидания был длительный перерыв. Месяцев шесть – семь…

…Чем я их привлекал? Может быть своей наивностью, невинностью, неопытностью. Они в этом возрасте вполне созрели для всего. А я-то как раз и нет! То есть душа моя была закалена в безмолвных страданиях. Но отсутствовала «практика». (По сравнению со мной, Мишка К. был Дон Жуан какой-то! )

Помню, мы идём с Татьяной пешком от её дома до моего (Красная Пресня – улица Глаголева). Часа два с половиной – три(! ). И помираем со смеху от одного случайного, превратно понятого «вот именно! ». Просто идём по улицам от смеха качаясь, как пьяные. Наверное, от весны! Пришли ко мне, а в квартире – никого… Родители ушли куда-то к знакомым на ночь. Я и не знал.

Сидим мы с ней на диване рядышком. Всё ближе, ближе. Она первая! Она первая потянулась ко мне губами. Всю ночь поцелуи. Но и только. Я просто не знал, что делают в таких случаях. Да, вроде, и не хотелось…

Было нам по восемнадцать в ту ночь… И только ещё через год-полтора… И опять мне не хватало инициативы. Быть может желания? Весь порох – в музыку, в мечты? ..

…Кстати, о восемнадцатилетии.

Татьяне захотелось отметить этот свой день рождения в театре, пригласив весь наш виолончельный класс. (Это в противовес вечеринкам). Её дядя, Народный артист РСФСР, работал всю жизнь во МХАТе. Пошли на комедию Островского «На каждого мудреца довольно простоты».

Это событие я запомнил навсегда. Когда мы подошли ко входу в зрительный зал, седой камердинер вежливо попросил показать наши билеты. Увидев мой – взял меня осторожно «под локоток»:

– Позвольте, я провожу Вас на ваше место. – Я даже не успел растеряться. Подводит он меня к креслу в проходе партера и говорит:

– Вот на этом месте любил сидеть сам Константин Сергеевич Станиславский! – Показывает на табличку, к стулу прикреплённую. Ошеломлённый, я сел.

В голове – звон пустоты…Откуда тогда я мог знать о том, что всю профессиональную жизнь мне придётся заниматься режиссурой. Музыкальной, и мизансценами театрального характера. Ставить музыкальные спектакли. На 63-м году жизни – здесь, в Германии, в Потсдаме? !

Как я дрался

Да никак, в общем-то. Во-первых, виолончелист. Пальцы надо беречь. Но это, конечно, во-вторых. Потому что, во-первых, очень я был стеснительный. Трусом не был, – это я теперь понимаю, – но драться не умел и в принципе не уважал это дело.

Интересы мои с первого класса лежали в другой области. Заядлые хулиганы меня за виолончель уважали. А сам я, – влюблённый виолончелист, – об этом и не думал. Но всё-таки достали меня как-то…

Был у нас в классе единственный человек, которого я не любил (потом ненавидел, а через много лет узнал, что не зря! ). Витька Юрьев, белобрысый красавчик. Преподлейший был паренёк. Держал при себе невысокого, тишайшего, в общем, Вовку Коломойцева (за одной партой сидели). Так Юрьев навострился всякие подлости через Вовку осуществлять. Я это видел, но только сейчас, когда пишу эти строки, понял, почему всё так случилось.

А случилось вот что. Начал меня Вовка дразнить по-всякому. Дёргать. Всякие мелкие пакости делать (в лицо всякие бумажки-промокашки бросать, – всего не помню). Я тихий-тихий, но достал он меня. После очередной гадости я рванулся к нему, но меня остановили. Второгодники у нас были, ребята покрупнее и посильнее (Романов, Комаров и др. ). Сказали:

– На перемене «стыкнётесь» по-честному.

Перемена. В углу коридора окружили нас плотной стеной. «Давайте». У меня ещё всё кипело внутри от обиды и возмущения. Ростом мы были приблизительно одинаковы, но я поплотнее. Короче, рванулся я на своего обидчика с кулаками неумелыми, и «встреча» быстро закончилась за явным моим преимуществом.

Только сейчас, через 55 лет, я понял, почему Юрьев натравливал на меня своего «оруженосца» (а сам-то в стороне стоял, когда того били). Была причина. Да какая! С некоторых пор я знаю, что одна и та же у нас с ним была Любовь. И, в отличие от меня, он был удачливым соперником (потом, после школы). Но уже тогда, в 5-м – 6-м классе, ревность дала себя знать. Не «Отелло», конечно, но «Яго» – вполне…

Следующий удар кулаком я нанёс в 8-м классе. На перемене, вдруг, к нам в класс забежал мальчишка из 8-го «А» (тот самый, который бил когда-то стёкла в нашей комнате). Он схватил мокрую, грязную тряпку с доски и сунул её мне в лицо. Я аж задохнулся от ярости, бросился за ним и ударил… но противник увернулся и кулак врезался в доску. Точно в то место, где из неё высовывался гвоздь… В результате, из-за сломанного пальца, пришлось остаться на второй год в музыкальной школе (первый раз такое случилось в 5-м классе), что тогда считалось большим везением – ведь надо было готовиться к поступлению в музыкальное училище, и дополнительный год занятий под руководством Льва Михайловича Берлинского был совсем не лишним.