Красная река, зеленый дракон - Михаил Кормин

– Ты знаешь вообще, что в ней? – Говоривший немного изменил свой тон. – А что, если мы ее откроем, прямо сейчас?

– Открывайте… Я не понимаю, вы из полиции что ли? Там что, какие-то вещества запрещенные, или что? Вы меня подставить хотите? Я курьер просто, работаю от организации, что в посылке вообще не знаю, все вопросы к юрлицу. У меня у матери дядька в суде, в Питере, работает.

– Павел, я уже сказал Вам, причем очень понятно сказал, объяснил, что мы хотим. Хотим мы от Вас только сотрудничества, и ничего больше, – руки в черных перчатках начали осторожно разрывать мягкий картон, – а Вы продолжаете, раз за разом, говорить, что ничего не понимаете… Нам ведь почти день целый пришлось потратить на тебя. До тебя ведь уже четверо было. И они согласились. Почему ты отказываешься?

– Какие зимогоры, что за слово вообще?

– Есть такое слово. От тебя будет требоваться совсем немного. Ты будешь частично занят. Занят не весь, как вы там у себя говорите. Просто останься здесь на определенное время, и все.

– Где здесь, вы меня задержать собрались? Так основания должны быть. Я все понимаю, но всегда ж договориться можно. У меня плащ был, там документы, паспорт, карточка от офиса.

– Павел, карточки свои ты себе оставь. На них никто претендовать не будет.

Человек в черных перчатках замолчал. Посылка была распакована. По крайнем мере, та часть, что была повернута к темноте, к противоположному от Паши краю стола.

– Я не понимаю, вас всех что – так привлекает центральный пункт сбора в Гатчине? – Голос говорившего стал тише.

– Вы что…

– Нет, Павел, в 154-й мы тебя не отдадим. Мы все, как я и сказал, очень нуждаемся именно здесь в тех, кто будет присматривать. Зимогоры… Смотри, что ты в своей посылке привез. Как думаешь, можно было такое в поселок привозить?

Руки одним быстрым движением развернули коробку распакованной стороной к Паше и опустились ладонями на стол, замерли. В коробке была человеческая голова. Закрытые глаза, бледная кожа, коротко стриженые взъерошенные волосы. Небольшой шрам на подбородке, слева – след от осколка кирпича, отлетевшего, когда мальчишки кидали камни с гаражей за детским садом, в пятом классе, и один случайно срикошетил о большой валун. Паша узнал свое лицо. В коробке лежала его отрезанная голова.

– Вы чего… – Паша снова попытался встать со стула. – Вы чего тут вообще?

Ответа не было. Зато за спиной послышался какой-то звук. Значит, точно какие-то неадекваты. Сейчас точно что-то еще скажут. Может быть, денег хотят, но какие деньги у курьера-то? Да, сейчас заговорят, сейчас…

Однако, никто не заговорил. Не зашевелились и руки в черных блестящих перчатках. Тот, кто только что разговаривал с Пашей, кто повернул к нему лицом отрезанную голову (может быть, она просто очень похожа на его, может быть, это все вообще какая-то резиновая маска, как говорили – «элемент психологического давления»…хотя, на что давить-то, зачем…) молчал. Время шло. И ничего не менялось. Паша мог только изредка напрягать мышцы, силясь хотя бы немного ослабить дававшую на запястья синюю ленту. Звуков за спиной тоже было не слышно. Возможно, напарник беседовавшего куда-то ушел. Может, там у них вторая дверь. Наверное, нужно хотя бы попробовать снова подняться, попытаться уйти. Если это вообще не полиция, а какие-то бандиты местные, или вербуют куда-то. Что за «зимогоры»? Бред, конечно, ну а вдруг?

Паша выгнул шею, напрягся всем телом. И в ту же секунду ощутил, как что-то полоснуло по горлу. Пролетело, как легкое перо, едва задев кожу. Словно лист, или птичье перо. Следом за этим пришла слабость, боль под самыми скулами, холод и мутная, густая темнота. Потемнело в глазах как-то чересчур быстро, свет лампы стал угасать. Паша попытался сделать вдох, но у него не получилось.

В последние секунды перед тем, как беспросветное черное поглотило его окончательно, Паша перевел стекленеющий взгляд на стол. Там все так же лежала картонная коробка. И руки в черных перчатках были все так же не подвижны.

Голова, лежавшая в коробке, открыла глаза.

Фашисты

– Ты вот скажи, что тут вообще написано? Не кажется, что наркоман какой-то писал? – Дмитрий Юрьевич указал на лист бумаги, лежащий на столе.

– Но ведь со слов все зафиксировано, как и раньше делали, – Костя чуть привстал со стула, словно стараясь разглядеть, тот ли лист, что он отнес сегодня утром секретарю, лежал на столе.

– Ты давно-то стал все со слов записывать? Что тебе про регламент говорили, и про форму говорили? Стандартные формулировки же есть. Какая «зеленая рука», какие головы?

– Обычные головы. Что было, то и зафиксировали. Вчера же только на планерке…

– Константин, ты пойми, ты сотрудник еще молодой, – Дмитрий Юрьевич пошевелил мышкой на столе, чтобы компьютер не вошел в спящий режим, – ну – молодой здесь, в отделении. Куст поселков у тебя небольшой, многие как говорится – депрессивные. А Сиверская это другое. Я ж не случайно с наркоманами сравнил. Вот все же понятно – у тебя закладчики, Фролов и этот, на «М»…

– Максаков.

– Да, Максаков. Ты что с ними делать собираешься? У меня мундепы уже звонят, – Дмитрий Юрьевич многозначительно кивнул на телефон, – на городской звонят. Знаешь, что говорят, повторить? Отчет требуют из отделения. Каждую пятницу, в десять утра, как планерку, по ситуации. У них там комиссия какая-то внутренняя. Ты понимаешь вообще? Отчеты по поселку Куровицы, Кость.

– Я понимаю, Дмитрий Юрьевич.

– И вот теперь ты этот бред про руки зеленые сюда приносишь, и говоришь, что так и надо? А то, что это вообще не твоя зона, а Ольшанского Сергея, и вообще такое брать не надо, если не срочное, не рассматриваешь?

– Как не брать, там же на территории же, там детский лагерь, там дети – мне по сотовому позвонили, сказали приехать. Ольшанский на выезде был.

– Ну, вот раз он на выезде был, а тебе хватило ума все это взять – так бери и веди до конца, – Дмитрий Юрьевич пододвинул заявление к Косте, – все это твое теперь, Константин. В нагрузку к курьеру и тем четырем цыганам. Вперед.

Костя взял бумагу, поднялся со стула. Дмитрий Юрьевич развернулся к компьютеру, и принялся что-то набирать на клавиатуре: