Загадки Красного сфинкса - Татьяна Яшина

Отбросив мокрое полотенце, я взял другое и попросил Монсеньера пересесть спиной к огню, чтобы волосы быстрее высохли. Он послушался, и я подбросил еще пару поленьев, пламя в камине взметнулось.

– Спалишь мне волосы, Люсьен, будет у меня одна сплошная тонзура…

– Простите, Монсеньер!

Честно говоря, тонзуру он запустил, и макушка его давно заросла, к моей вящей радости – так теплее, да и мне всегда жаль было его густые, темные, чуть волнистые от природы волосы. Все равно под пилеолусом не видно. Взяв черепаховый гребень, я принялся причесывать Монсеньера – разобрал волосы на пряди, сначала кончики, потом на всю длину, осторожно, без рывков – чтобы волосы высохли в подобии укладки, а не грачиного гнезда.

Мэтр Шико подал Монсеньеру ежевечернюю порцию пилюль, и тот, наконец, отправился в постель. Заснул он, едва коснувшись головой подушки. Мысленно поблагодарив Господа и пожелав мсье Арману крепкого сна, я вернулся в мыльню и с наслаждением залез в бочку сам. Симон и Безансон еще не успели вылить из нее воду, так что я разлегся в теплой воде и чуть не заснул. Вошел Симон – один из двух лакеев – и смутился, увидев меня: я не считал необходимым мыться по-господски, в рубахе, и сидел в воде голый как лягушка.

– Привет, Симон, дай-ка мыло.

– Держите, мсье Лоран, – все остальные слуги Монсеньера почтительно звали меня «мсье Лоран», включая мажордома – мсье Огюстена Клавье, чей отец Фредерик Клавье служил домоправителем госпожи Сюзанны. Все слуги – мажордом, повар, кухонная прислуга, конюхи, лакеи и садовник – были из дома либо госпожи Сюзанны, либо ее дочери Николь, младшей сестры мсье Армана, и родом все из Пуату – вотчины дю Плесси.

Как духовное лицо, кардинал не держал женской прислуги, так что я сильно скучал по Франсуазе и ее пылкой натуре – люди у кардинала были все молчаливые, набожные и серьезные. Впрочем, будь они хоть зубоскалами, я все-таки не был всем ровней из-за близости к Монсеньеру. Так что я любил точить лясы в свои свободные часы со всеми девушками на улице, на рынке или со старой Марселиной, когда та приносила белье и была допускаема на кухню по причине своих преклонных лет, толщины стана и общей рябоватости. Впрочем, к Марселине подбивал клинья повар Бернар, плененный вдовством, усердием и находящейся в ее собственности прачечной с четырьмя наемными девушками.

– Можешь выливать, – сообщил я Симону, вылезая из бочки. – Завтра пусть вода кипит целый день, скорей всего, понадобится.

– Хорошо, мсье Лоран, – Симон принялся вычерпывать из бочки ведром – перевернуть ее ему не хватало сил. Одевшись, я помог ему справиться с разбухшей от воды купелью. Все остальные слуги ходили в общественную мыльню, раз в неделю, по распоряжению мэтра Шико, так что мыться в одной воде с кардиналом было только моей привилегией. Но Монсеньер не терпел неопрятности, а бегать через день в соседний квартал я возможности не имел.

На следующий день кардинал не смог встать с постели. Он был в полном рассудке, нервный припадок больше не повторился, но события последних дней вымотали его больше, чем он хотел бы показать. Умывшись не вставая с постели, Монсеньер отказался от завтрака, потребовал бювар, перо и чернильницу и работал с бумагами, выдворив меня из спальни.

До обеда он ответил на четыре письма из Лувра, присланных со срочным курьером, но не съел ни крошки.

– Люсьен, вина! – потребовал Монсеньер в полдень. Я принес ему бокал кло-де-вужо и на обратном пути заглянул в нужник, подняв крышку: так и есть, коленкоровые лоскуты все в крови.

– Опять кровит, – подтвердил я немой вопрос мэтра Шико. Так что явившемуся вскоре отцу Жозефу был поставлен ультиматум: или обед, или никакой работы. Отец Жозеф снисходительно глядел на медика из-под бурого капюшона, показывая в улыбке редкие зубы. Видимо, содержание бумаг в его толстом портфеле было отрадным, иначе б капуцина не остановил даже конный Валленштейн [7 - Валленштейн Альбрехт – выдающийся полководец Тридцатилетней войны, генералиссимус Священной Римской империи. ]. Он согласился, и в спальню мы вошли втроем: отец Жозеф, мэтр Шико и я, с судком куриного паштета на подносе.

– Никакого обеда, я же сказал! – вознегодовал Монсеньер.

– Надо лечиться, – мэтр Шико был непреклонен.

– Так пустите мне кровь!

– Монсеньер, вы и так теряете кровь, вам нужно подкрепить свои силы, иначе я не ручаюсь, будете ли вы в состоянии завтра написать хоть шесть строчек.

– Что там? – обреченно спросил кардинал, косясь на поднос.

– Питательный паштет из пулярки и куриного желтка, все только что приготовленное!

– Ну что ты там стоишь, как Юдифь с головой Олоферна, давай сюда этот питательный желток… – я поспешил к нему, и мсье Арман быстро поел, видимо, сил ему придал довольный вид отца Жозефа, принесшего благие вести.

С капуцином кардинал провел несколько часов под непрестанное снование курьеров и шпионов. К радости мэтра Шико, Монсеньер велел подавать ужин, и вдвоем с отцом Жозефом они почти ничего не оставили от каплуна по-монастырски.

После ухода капуцина мсье Арман позвонил в колокольчик.

– Да, монсеньер?

– Люсьен, – кардинал выглядел уже не таким изможденным – на фоне подушки лицо его было бледным, но без утренней желтизны, а волосы, пышно обрамлявшие лицо, скрадывали остроту скул. – Люсьен, я ведь не поблагодарил тебя за твою отвагу в Шатонёфе.

– Я счастлив служить вашему высокопреосвященству, – вчера на груди мсье Армана я заметил кровоподтек, оставленный пулей разбойника, и не стал даже думать, что могло быть, будь Монсеньер без кирасы.

– А я счастлив, что у меня есть такой слуга, как ты, – просто сказал Монсеньер. Я молчал, боясь опять зареветь. Так и не подняв головы, я услышал звон, и на ковер рядом со мной упал увесистый кошелек с монограммой Монсеньера.

– Тут сотня пистолей. Это лишь малая часть моей благодарности – та ее часть, что может быть выражена в золоте.

Он всегда умел сказать так, что пробирало до глубины души. Я поднял кошелек, такой приятно увесистый – никогда я еще не держал в руках так много денег!

– Благодарю вас, Монсеньер, – я поцеловал его перстень, но он не дал мне подняться с колен, озадачив вопросом:

– Люсьен, может быть, ты хочешь чего-то еще? Есть у тебя заветные желания? Сейчас подходящее время, чтобы их озвучить.