Загадки Красного сфинкса - Татьяна Яшина

– Иуда тоже хотел как лучше, когда привел к Иисусу римских солдат!

Виньи опять громко хмыкнул и принялся засучивать рукава. Даже бледный секретарь двинул головой и опустил тонкую руку на эфес, старательно пряча улыбку. Бонасье завращал своими черными как жуки глазами и молитвенно сложил руки: – Клянусь Мадонной, это не со зла! Пятьдесят пистолей.

– Тридцать.

– Вы пустите меня по миру! Я разорюсь, я умру от голода! Сорок пять.

– Сорок.

– Только для вас, любезный господин, исключительно из расположения к вам – по рукам!

Так Шарпантье стал обладателем модной детали туалета.

– Хотите, я сейчас же переменю вам воротник? – предложил галантерейщик. – Мигом пришью, и домой пойдете как наипрекраснейший кавалер? Или куда еще могут отправиться три таких красивых богатых господина, – он заговорщицки подмигнул секретарю, отчего тот залился краской и беспомощно поглядел на меня. Я кивнул.

– Пожалуй, лучше переменить, – согласился Шарпантье, снимая перевязь и расстегивая дублет. Бонасье помог ему и через мгновение, притащив катушку шелковых ниток и иголку, бережно отпорол брыжи и принялся пришивать обновку.

Провожаемые бурными заверениями в любви и преданности, мы покинули галантерейщика и отправились спрыснуть покупку в кабачок «Голубая гусыня».

Заняв неприметный столик в углу, мы взяли бутылку анжуйского и заговорили о Пуату. Сам я никогда там не бывал, но много слышал и теперь хотел найти каких-нибудь общих знакомых, знавших матушку, отца, и Леона с Фантиной – моих брата и сестру, родившихся там, до переезда нашей семьи в Париж. Мы начали выяснять, для начала, как далеко находится Куссе-ле-Буа от Ла Тремуйля – родины Виньи, как разговор за соседним столом отнял все наше внимание.

– Сожгли, сударь, как есть сожгли, клянусь всеми святыми! Вот так привязали к столбу, дубовому, и сожгли живьем, даже не придушили перед тем! А на следующий день – другую! А потом все молодые девушки там кончились, и назавтра жгли уже мальчонку – рыжего да щербатого, вроде как дьяволово семя.

– Святая Мадонна!

– Истинно, так все и было, у них столбы дубовые стоят на площади – потому что дуб плохо горит, на десяток костров хватает. Так дубовую рощу под корень извели, за десять лет.

– А после что было, сударь?

– А после пришла нашему полковнику депеша на передислокацию, и мы ушли из того городка.

– И чего?

– И того, что вошел туда Валленштейн – так он уж сжег всех скопом, прямо в домах – и женщин, и мужчин, и стариков, и детишек.

– А король их что?

– А нет у них короля, есть курфюрст – пожиже графа, погуще барона. Армия – полтора инвалида с аркебузой. Сам жив остался, и то слава Богу.

Все эти ужасы рассказывал однорукий усач в потертом камзоле с подшитым пустым рукавом, охотно принимая выпивку из рук слушателей. Лицо его пересекал бугристый рубец, уже посветлевший, но свежим он, должно быть, представлял жуткое зрелище.

– Гвизарма [10 - Боевой багор, по сути. ] зацепила, – процедил Виньи, тоже глядя на шрам. – Пойдемте, господа? – обратился он к нам и пошел к выходу, по пути хлопнув солдата по плечу и положив перед ним на стол золотую монету.

– Вы тоже встречались с Валленштейном? – обратился к Виньи секретарь, когда мы уже погрузились на телегу, везущую яблоки по Барбизонской дороге.

– Благодарение Богу, нет, – отвечал Виньи. – После Белой горы я решил, что с меня хватит. Я привык воевать с солдатами, а не с гражданским населением.

– Это было неизбежно?

– Ну так не подыхать же с голоду. Довольствие – что пограбишь, то и твое.

– Но мародеров вешают.

– Вешают, все деревья увешаны, иной раз по сотне болтается, а солдат все равно жрать хочет, простите, мсье…

Шарпантье ничего не ответил, только рассеянно гладил кружевной уголок своего нового воротника. Бывает, что какая-то небольшая деталь меняет облик, так и этот воротник лишил секретаря печати «провинциал в столице» и избавил от излишнего недружелюбного внимания.

А вот Монсеньер сразу заметил воротник.

– Вы решили сменить доспехи? – осведомился мсье Арман тем же вечером после ужина.

– Коль скоро tutte le strande partono da Roma [11 - Все дороги ведут в Рим. ] – si fueris Romae, Romano vivito more [12 - Живешь в Риме – веди себя как римлянин. ] – смущенно ответил секретарь. – Ваш камердинер помог мне это осознать.

– В самом деле? – глаза его высокопреосвященства теперь поджаривали меня, как иезуит – баварскую ведьму.

– Умереть – не встать, – ответствовал я, собирая со стола посуду и приборы. – Вот у людей, между прочим, господа носят фламандское кружево, а вы… Все в итальянском.

– И кто же эти господа?

– Да все носят, – упрямился я. – Там сеточка-основа тонкая и ровная, вам шею натирать не будет.

Я рисковал, конечно, но вроде бы Монсеньер дергал губой вверх, а не вниз, значит, пребывал в хорошем настроении.

– Мне пора вводить должность смотрителя гардероба, – заметил Монсеньер, и я понял, что фламандское кружево у нас появится.

Глава 17. Орлеанская тень

Шарпантье за несколько дней сроднился со своим новым воротником и приобрел привычку поглаживать кружевной уголок в моменты раздумья, что, признаться, шло не на пользу изделию.

В этот вечер, против обыкновения, Монсеньер отпустил секретаря сразу после ужина. Письмо, доставленное по секретному каналу, несло плохие вести, судя по выражению лица мсье Армана, когда он встал из-за стола и подошел к камину, чтобы бросить бумагу в огонь.

Так портить Монсеньеру настроение могло только что-то очень важное, а важные письма он обычно хранил в одном из многочисленных тайников с разной степенью защиты. Слова улетают, написанное остается – было одной из его любимых поговорок, и не пресловутые шесть строк, а все шесть тысяч строк ждали своего часа, чтобы в будущем обречь своих авторов на Бастилию, плаху… Или награду. Раз сжег – что-то там было из рук вон выходящее.

Монсеньер, после того как занял пост первого министра, стал запирать от меня кабинет. Такое случалось редко, но раньше не случалось никогда, и мне было обидно, тем более что Шарпантье – единственный – имел свой ключ, и ему было разрешено входить в кабинет в отсутствие кардинала.