Загадки Красного сфинкса - Татьяна Яшина

Кот шарахнулся и ускорил ход.

Один из малышей упал, на него повалились остальные.

Старший откинул длинные черные волосы с глаз, взял камень побольше, задержал дыхание, прицелился, кинул – и попал коту в заднюю лапу.

Я услышал тихий хруст, с каким сломалась кость.

Кот вскрикнул, дернулся, низко завыл и пополз, глубоко зарываясь в снег передними лапами.

Мальчик держался за грудь, не отрывая застывшего горячечного взора от раненого зверя. Кот полз.

Мальчишки догоняли.

Я шагнул за границу нейтральной полосы.

До кота был десяток шагов, на ходу я стянул с себя куртку и набросил на него, чтобы не браться руками за его искалеченное тело – особенно меня пугал бок, пачкавший снег кровью и сукровицей.

Наклонился – услышал, как пуля щелкнула о камень – тот, что перебил коту лапу. От выстрела камень дернулся, словно его тоже ранили.

Кот молчал и не шевелился – ни когда я поднимал его, ни когда нес обратно на границу.

Еще два выстрела раздались, когда мы уже поравнялись с корзиной-ориентиром.

– Мсье, это наш кот! – раздался жалобный крик мне в спину.

– Мы его давно караулим!

– Мсье, отдайте, отдайте! – ребенок закашлялся. Я повернулся и увидел, как мальчик стоит в снегу на коленях и бьется в тяжелом лающем кашле. Тень, отбрасываемая крепостной стеной, сделала его лицо серым, неживым.

Старший мальчишка ненавидяще глядел на меня, сжимая в руке камень. Потом глаза его устало закрылись, рука разжалась. Он вытер нос кулаком и тихо, обреченно сказал:

– Айда, ребята. Охота не удалась.

Кот был совсем невесомый, словно я нес пустую куртку – но разве куртка может так мурлыкать и так греть? Я подумал, что совсем уж не жилец не мог бы так бурно радоваться спасению – на носу у него висела капля, глаза тоже заволокло мутной пленкой, но передние лапы месили сукно, как повар Бернар – тесто для бриошей, а тарахтел он, как часы Монсеньера флорентийской работы.

«Отнесу мэтру Шико, – решил я. – Переломы и раны – его епархия».

И чуть не уткнулся кому-то в лиловую грудь.

Разумеется, это был Рошфор. Интересно, как ему удалось укрыться в чистом поле, да еще вместе с конем – заставил Идальго залечь в сугроб? А теперь солнышко припекло, сугроб растаял, граф демаскирован?

– Скажи мне, милый друг, – граф взял меня за подбородок, – доколе я буду свидетелем твоих безумств?

– Можете стать соучастником, – предложил я.

– Во всяком случае, лишать голодных детей добычи – более безопасно, чем убивать мушкетеров его величества.

– Не спорю. Видите – я исправился.

Он отпустил меня и тихо сказал:

– Люсьен, я погорячился тогда. Надо ж было тебя как-то остудить.

– Да ладно. Показали мне, кто я есть.

– Я тоже был не в себе. Страшнее, чем потерять друга – только тут же потерять второго друга.

Я вовсе не обиделся на вчерашний разговор, просто было горько.

Вчера Монсеньер был крайне раздосадован. Меня поразила его реакция – он был не разгневан, не огорчен, не опечален – он выглядел как человек, испытывающий досаду на помеху своим планам.

– Поосторожнее, Рошфор, пока с вами не случилось то же, что с миледи.

– А что случилось с миледи? – мурлыкнул граф. Мы ждали ее, как жители Ветилуи ждали Юдифь, – Бэкингем был мертв. Причем убит он был своим же собственным офицером Джоном Фельтоном, протестантом и дворянином.

– Вот это работа! Это перл! Бриллиант! Фреска Буонаротти! – восхищался Рошфор, услышав благую весть, и кардинал, казалось, разделял его восторги.

– Ей отсекли голову, – проинформировал Монсеньер, насладился быстрой сменой выражения на лице Рошфора и удалился, никак более не комментируя.

Рошфор обвел нас безумным взглядом и шагнул вслед за кардиналом. Мэтр Шико, Жюссак и я молчали, подавленные ужасным известием.

Граф, конечно, быстро все разузнал.

– Смерть миледи связана с тремя мушкетерами – Атосом, Портосом и Арамисом и гвардейцем роты господина дэз Эссара Д’Артаньяном. Миледи убрала Констанцию Бонасье, камеристку королевы и возлюбленную Д’Артаньяна, и он отомстил.

– Ну а те трое?

– Его друзья.

– Он любит Констанцию Бонасье – погодите, какую Констанцию? Жену галантерейщика Бонасье с улицы Сервандони?

– Ты что, ее знаешь?

– Я знаю галантерейщика Бонасье. Он продал Шарпантье воротник.

– Да, кажется, это его жена. Была.

– Он любит Констанцию, миледи ее убивает, друзья любят Д’Артаньяна, все вместе убивают миледи. А у миледи что – нет друзей?

– Не кричи, Люсьен, криком ты ничего не исправишь.

Я обвел глазами хмурые лица людей, которых я считал командой, друзьями – своими и миледи. Рошфор придал лицу выражение тонкой грусти, Жюссак хмуро кусал свой пшеничный ус, мэтр Шико прикрыл глаза и, казалось, молился.

– И все? Ничего не будет? Никакой никому Бастилии, никакой плахи?

– Не горячись ты так, по-твоему, его высокопреосвященство может открыто заявить, что убийство первого министра Англии – дело особы, приближенной к первому министру Франции?

– Я не силен во всем этом, но так неправильно!

– Не гони волну. Это дело государственное, не простое. Монсеньер лучше знает, как и что. Скажет – я с этого Д’Артаньяна шкуру спущу, ленточками. Не скажет – ну, значит вот так вот, – подытожил Жюссак.

Я понял, что все так и будет. Рошфор тем временем откупорил бутылку и раздал всем чашки – бокалы были в сундучке под кроватью Монсеньера, и никто не горел желанием туда идти. Так что миледи мы помянули из фарфоровых чайных чашек мэтра Шико. Наверное, ей бы понравилось – она всегда любила нарушать правила.

Монсеньер ушел на военный совет, я собирал в стопки книги, сворачивал карты и составлял в серебряный стакан перья – все это валялось по всему полу – когда взгляд мой упал на рукоять пистолета, чуть высунувшуюся из-под подушки Монсеньера.

Я могу убить ее убийцу.

Что мне удастся справиться с гвардейцем, я даже не мечтал, но пистолет… Для того чтобы попасть – надо выстрелить. Вряд ли кто-то может защититься от пули с трех шагов. В спину. Даже кираса не спасет на таком расстоянии.