Торговцы космосом - Фредерик Пол

В этом костюме Джек провел восемьдесят дней. Костюм кормил его, подавал воду, удалял углекислый газ и отходы жизнедеятельности. При необходимости мог вколоть новокаин в сломанную руку, пережать поврежденную бедренную артерию, накачать воздух в разорванное легкое. Словно во чреве матери – только в чертовски неудобном чреве.

Тридцать три дня в костюме туда, сорок один день обратно. И шесть дней между ними – оправдание всей этой авантюры.

Сажать корабль Джеку пришлось вслепую. Плотные газовые облака, закрывающие планету, не позволяли ничего увидеть и сбивали с толку радары. Лишь в тысяче футов от Земли он сумел разглядеть под собой что-то, кроме мельтешения желтой пыли. Тогда он сел и выключил двигатели.

– Выйти наружу я, конечно, не смог. Первым человеком, ступившим на землю Венеры, станет кто-то другой. Подозреваю, кто-нибудь, кому не особенно нужно дышать. Зато я первым увидел Венеру.

Он пожал плечами, пробормотал себе под нос крепкое словцо: вид у него был смущенный.

– О том, какова она, мне десятки раз рассказывали на лекциях, но я так и не понял. Думал, это что-то вроде Пейнтед-Дезерт [6 - Холмистая пустыня в северной части штата Аризона (США). ] на Земле. Впрочем, возможно, так и есть: ведь в Пейнтед-Дезерт я тоже не бывал. На Венере дуют ветра. Страшные ветра, разрушающие горы. Скалы из мягкого камня крошатся в пыль: так начинаются пыльные бури. А из тех скал, что потверже, ветер создает удивительные статуи, настоящие монументы самых причудливых форм и расцветок. Таких гор, таких расщелин, как там, невозможно вообразить. Можно подумать, что ты в пещере, хотя там не так темно. Однако свет тоже… необыкновенный. Он оранжевый, как пламя костра. Яркий, очень яркий, какой-то… угрожающий, что ли. Знаете, нечто отдаленно похожее можно увидеть в земных небесах жарким летом, на закате, перед грозой. Только на Венере не бывает гроз – там нет воды. – Поколебавшись, он добавил: – А молнии есть. Много молний. Но ни капли дождя… Не знаю, Митч, – оборвал он себя, – вам вообще все это интересно?

Ответил я не сразу. Сначала взглянул на часы – и отметил, что мне пора на обратный рейс, затем, нагнувшись, выключил спрятанный в портфеле диктофон.

– Вы мне очень помогли, Джек, – ответил я. – Но нам нужно больше. Сейчас мне пора бежать. Скажите, не сможете ли вы на время переехать в Нью-Йорк и со мной поработать? Все, что вы рассказали, я записал на пленку, однако нам понадобятся и визуальные образы. Кое-что наши художники смогут извлечь из привезенных вами фотографий, но этого будет мало. А вы можете сообщить намного больше, чем самый совершенный фотоаппарат. – О том, что наши художники не станут изображать Венеру такой, как есть, я упоминать не стал. – Что скажете?

Джек с видом невинного ангелочка откинулся на стуле, пару минут истязал меня рассказом о своем напряженном графике на ближайшие несколько недель и наконец согласился. Выступление в «Шрайнерс» можно и отложить, сказал он, а с «литературными неграми» ничто не мешает встречаться не в Вашингтоне, а в Нью-Йорке. Мы договорились встретиться завтра. Громкоговоритель объявил о прибытии моего самолета.

– Я вас провожу. – Джек соскользнул со стула и бросил на стол купюру для официанта.

Вместе мы прошли по узким коридорам и вышли на взлетное поле. Вокруг слышались охи и ахи: многие узнавали Джека. Он шагал, выпятив грудь и ухмыляясь во весь рот. На поле было уже почти темно; в свете городских огней чернели мощные силуэты самолетов. От грузового терминала неторопливо летел в нашу сторону грузовой вертолет, огромный пятидесятитонник: алюминиевая корзина у него под брюхом ярко блестела, отражая огни внизу. Вертолет был всего в каких-нибудь пятнадцати метрах над нами: мне пришлось придержать шляпу, чтобы ее не снесло ветром.

– Чертовы водилы! – проворчал Джек, поднимая глаза на вертолет. – Почему для них не сделают отдельную взлетную полосу? Только из-за того, что у вертолета хорошая маневренность, эти лихачи считают, что могут летать где угодно. Если бы я так вел самолет, я бы… Берегитесь! – отчаянно закричал он вдруг.

И изо всех сил толкнул меня своими маленькими ручками в спину. Толчок был такой силы, что я невольно пробежал несколько шагов вперед. Затем обернулся в недоумении, не понимая, что происходит.

– Какого чер… – начал я – но не услышал собственного голоса.

Все потонуло в рокоте вертолетного мотора, свисте винта, вспарывающего воздух, а затем – в самом оглушительном грохоте, какой мне когда-либо доводилось слышать. Грузовая корзина вертолета рухнула на бетон в каком-то метре от нас. При падении она разбилась, и упаковки овсяных хлопьев «Старрзелиус» покатились во все стороны.

Один алый цилиндр с хлопьями подкатился к моим ногам. Машинально я его поднял.

Вертолет взмыл вверх и устремился прочь. В какую сторону он полетел, я не заметил.

– Да помогите же им, бога ради! – заорал Джек, дернув меня за руку.

На летном поле мы были не одни. Из-под смятого алюминиевого листа торчала рука с портфелем; сквозь шум в ушах пробивались крики и стоны человеческой боли. Так вот о чем говорит Джек! Корзина упала на людей! .. Он подтащил меня к груде искореженного металла; вдвоем мы попытались приподнять ее и отодвинуть. Я порвал пиджак и поцарапал руку, прежде чем появились служащие аэропорта, приказали нам отойти и взялись за дело сами.

Дальше – провал в памяти: помню уже, как сижу у стены терминала на чьем-то чемодане, а Джек О’Ши что-то взволнованно мне говорит. Помню, он ругал вертолетных пилотов – бездарей и неучей, ругал меня за то, что я не видел, как открылись блокираторы, и стоял как дурак, когда он кричал мне бежать. И еще много всякой всячины. Помню, как он выхватил и отбросил в сторону упаковку хлопьев, которую я машинально сжимал в руке. Прежде психологи не замечали за мной робости или излишней чувствительности; однако теперь я был в шоке – и оставался в шоке, когда Джек сажал меня в самолет.

Помню, как стюардесса сообщила, что на летном поле погибли пятеро, раздавленные алюминиевой корзиной. Тут я снова начал что-то соображать. Но это было уже на полпути в Нью-Йорк. А до того единственное, что помнил, единственное, что казалось мне важным, были слова Джека – слова, которые он повторял снова и снова, с гневом и горечью на фарфоровом личике: