Ястребы востока - Роберт Говард

Скол был пьян, его глаза сверкали с нечеловеческой страстью. Все больше и больше он походил на отвратительную хищную птицу.

– Он и гарантирует мне могущество. Люди приходят ко мне из дворцов и лачуг, и каждый надеется завладеть Кровью Валтасара. Я стравливаю их друг с другом. Если кто-то убьет меня из-за камня, остальные тотчас разрежут его на куски, чтобы забрать рубин себе. Они сомневаются друг в друге настолько, что не способны объединиться против меня. Да и кто захочет делить камень с другими?

Он налил себе вина нетвердой рукой.

– Я – Скол Мясник! – хвастался он. – Князь по моему собственному праву! Я могущественнее и хитрее, чем простые люди способны вообразить. Я – самый грозный из вождей Таврских гор, я, который был лишь грязью под человеческими ногами, отвергнутый и презренный сын благородного персидского отступника и рабыни-черкешенки.

Ба – эти дураки, что строят заговор против меня, – венецианец, Кай Шах, Муса бин Дауд и Кадра Мухаммад – и против них я настроил этого головореза Надира Туса и Коджара Мирзу. Перс и курд ненавидят меня и ди Строццу, но друг друга они ненавидят еще сильнее. А Шалмар Кхор ненавидит их всех.

– А что Шозев Эль Мекру? – Кормаку не по силам оказалось произнести имя Иосиф по-арабски – Юсеф, и он перевел его на кельтский.

– Кто знает, что на уме у араба? – прорычал Скол. – Но ты можешь быть уверен, что он настоящий шакал, как и все в его роду. Он будет смотреть, как развиваются события, присоединится к более сильной стороне, а потом предаст и победителей.

– Но мне все равно! – вдруг взревел разбойник. – Я – Скол Мясник! Глубоко в безднах Крови я видел смутные, чудовищные образы и читал темные тайны! Да – во снах я слышу шепот мертвеца, короля-получеловека, у которого давным-давно ныряльщик Нака отобрал камень. Кровь! Вот чего жаждет этот рубин! Кровь следует за ним; кровь притягивается к нему! Не голову Кира королева Томирис окунула в сосуд с теплой кровью, как гласят легенды, но камень, который она забрала у мертвого царя! Тот, кто носит его, должен утолять его жажду, или камень выпьет кровь своего владельца! Да, сердца многих королей и королев напитали его малиновую тень!

И я утолял его жажду! У Баб-эль-Шайтана есть тайны, о которых никто не знает, кроме меня. Меня и Абдуллы, чей отсохший язык никогда поведает о том, что видели его глаза, и том, что слышали его уши в черноте под замком, когда над горами властвует полночь. Потому что я сумел прорваться в коридоры, запечатанные теми арабами, которые перестраивали замок, коридоры, о которых ничего не знали турки, что пришли вслед за арабами.

Он замолчал, словно задумавшись, не сказал ли он лишнего. Но малиновые видения вновь принялись плести свои безумные узоры.

– Тебя не удивляет, что здесь нет женщин? А, между тем, сотни прекрасных девушек прошли через врата Баб-эль-Шайтана. Где они сейчас? Ха-ха-ха! – гигант вдруг разразился ужасным хохотом, громом раскатившимся по комнате.

– Многие приходили, чтобы утолить жажду рубина, – сказал Скол, взяв еще один кувшин вина, – или стать невестами мертвых, наложницами древних демонов гор и пустынь, которые берут прекрасных женщин только во время их предсмертной агонии. А некоторые просто наскучили мне и моим воинам, и были брошены стервятникам.

Кормак сидел, подперев подбородок кулаком, его темные брови хмурились от отвращения.

– Ха! – засмеялся разбойник. – Тебе не смешно? Не слишком ли ты тонкокож, лорд франк? Я слышал твои речи – ты говоришь, как отчаянный человек. Погоди, пока ты поездишь со мной в течение нескольких лун! Не просто так меня прозвали Мясником! Однажды я построил пирамиду из черепов! Я резал шеи старикам и старухам, я вышибал мозги младенцам, я вспарывал брюхо женщинам, сжигал детей живьем и десятками сажал их на заостренные колья! Налей мне вина, франк.

– Сам наливай свое проклятое вино, – прогремел Кормак, губы его угрожающе скривились.

– Другому это стоило бы головы, – сказал Скол, потянувшись за кубком. – Ты грубишь своему хозяину, человеку, которому приехал служить. Берегись – не зли меня. – Он вновь разразился своим ужасным смехом.

– Эти стены эхом отражали крики ужасной агонии! – его глаза вспыхнули азартным и безумным. – Этими руками я потрошил мужчин, вырывал языки детям и выкручивал глазные яблоки у девушек – вот так!

Скол пронзительно завопил, одновременно хохоча сумасшедшим смехом, и его огромная рука ударила Кормака в лицо. Норманн выругался, поймал великана за запястье, так что кости затрещали в его железном захвате. Жестко выкрутив руку вниз и в сторону с такой силой, что чуть не оторвал ее, Кормак швырнул Скола обратно на тахту.

– Прибереги свои фантазии для рабов, пьяный дурак, – прохрипел норманн.

Скол развалился на тахте, ухмыляясь, как идиотичный людоед, и пытаясь заставить работать свои пальцы, онемевшие от стальной хватки Кормака. Норманн встал и вышел из комнаты, преисполненный отвращения. Обернувшись в последний раз, он увидел, как Скол неуклюже потянулся одной рукой за кувшином вина. В другой руке он по-прежнему сжимал Кровь Валтасара, который разливал по комнате зловещий свет.

Дверь захлопнулась за Кормаком, и нубиец бросил на него косой, подозрительный взгляд. Норманн нетерпеливо позвал Иакова, и тот молниеносно явился, преисполненный тревоги. Его лицо просветлело, когда Кормак грубо потребовал показать ему его комнату. Идя по голым, тускло освещенным факелами коридорам, Кормак слышал звуки шумного веселья, продолжающегося внизу. «Ножи обнажатся перед рассветом, – подумал Кормак, – и не все увидят восход солнца». Сейчас звуки были уже не такими громкими и разнообразными, как в тот момент, когда он покидал пиршественный зал. Несомненно, многих крепкие напитки уже лишили чувств.

Иаков свернул в сторону и открыл тяжелую дверь. Его факел осветил похожую на клетку маленькую комнатку, лишенную портьер. Здесь было одно зарешеченное окно, одна дверь, и некое подобие койки. Еврей сунул факел в нишу на стене.

– Господин Скол был рад вам, милорд? – спросил он нервно.

Кормак выругался.

– Я проехал более сотни миль, чтобы присоединиться к самому могущественному разбойнику Тавра, а нашел хлещущего вино пьяного дурака, способного лишь бахвалиться и святотатствовать.