Если я исчезну - Элиза Джейн Брейзер

Ангелина Вторая размеренно и спокойно шагает за лошадью твоей матери. Я сажусь чуть выше в седле.

– Вы сказали, Джед живет в доме вашего сына?

– Да. Мы построили его для его семьи.

– Почему же он в нем не живет?

Она хмурится.

– Это лучше спросить у него. А вот это, – произносит она, как будто поняв, что, только продолжая говорить, сможет заставить меня молчать, – шахта. Ты знаешь, чем славится эта местность?

Я не знала, что эта местность славится.

– Йети?

– И золотой лихорадкой. В 1851 году здесь нашли золото. Многие из городов той поры исчезли, но это место выжило.

Я бы с этим поспорила.

– Я слышала, оно называлось Отмель Убийств.

– Кто тебе такое сказал? Это ложь.

Я не говорю ей, что это ты мне сказала. Мы спускаемся в долину шахты. Земля превращается в ковер из клевера, а вокруг нас настоящий зеленый дворец.

– Как красиво.

Она кивает.

– Это наш коронный номер. Гостям всегда нужно рассказывать немного истории. Но не про Отмель Убийств. Обращай внимание на то, кому и что ты рассказываешь в этих краях. Истории заразны. Мысли в голове начинают распространяться как вирус. – Она замолкает, словно потеряв ход мысли, но потом продолжает: – Гости приезжают сюда и говорят: «Не хотим уезжать». Из года в год они повторяют: «Эдди, мы совсем не хотим уезжать! Нам здесь очень нравится! » Они не видят вложенного труда. Не видят, какой этот труд тяжелый. Но нам именно это и нужно: чтобы они приезжали, видели красоту. Нужно продать идею о семье, по-настоящему живущей в условиях дикой природы. Нам не нужно, чтобы они видели, как все устроено на самом деле.

– А как все на самом деле?

– На самом деле это труд. – Мы проезжаем мимо ряда синих цистерн. – Это наше водоснабжение. Шесть резервуаров. Вся вода, которой мы пользуемся, поступает отсюда. Она по отдельным трубам распределяется по участку. Одна идет к нашему дому, вторая – к гостевым домикам, в том числе и к твоему, а самые дальние идут к дому моего сына и к хозпостройкам на пастбищах. Летом нам приходится распределять подачу воды в душевые для гостей; если все будут купаться в одно время, вы это почувствуете. Я говорю гостям: «Две минуты, этого вполне достаточно. Мы на природе, вы все равно запачкаетесь».

Мы спускаемся с горы.

– Это стрельбище. – Она указывает на открытый участок земли, в дальнем конце которого беспорядочно стоят мишени. – У нас есть практически все виды ружей, всего четыреста двадцать семь штук. – Меня настораживает это число, и я сразу же начинаю сомневаться. Я испытываю подобные эмоции ко многим вещам, которые говорит твоя мать: она будто рисуется. – Некоторым образцам больше ста лет, но есть и другие, новые и современные, оснащенные лазером. Мы даем нашим гостям возможность попробовать все.

– Я не особо увлекаюсь оружием.

Она касается своей поясницы.

– А мое всегда со мной. Двадцать четыре на семь. И тебе бы следовало. В этих краях. – Хоть она и указала на него, я не могу разглядеть ее пистолет. Она ерзает в седле. – Мне стоит тебя предупредить, что здесь довольно опасно. Особенно у ручья. – Она показывает куда-то за пределы ранчо, вниз, за дом Джеда. – Одной туда ходить не стоит. А ходить лучше, вооружившись. Я могу дать тебе пистолет, если у тебя нет своего.

– Мне не нужен пистолет. Что такого опасного у ручья?

– Банды.

Мне с трудом верится, что в такой глуши могут орудовать какие бы то ни было банды. Она, видимо, чувствует мое недоверие, потому что настаивает:

– Иногда мы получаем предупреждения от полиции: «Закройте двери и держите оружие при себе. Из Сан-Квентина опять совершен побег».

– Разве Сан-Квентин так близко отсюда? – Мне вспоминается эпизод № 1 о четырех девочках на «Маршруте душегубцев».

– Достаточно близко. А здешняя полиция ни во что не вмешивается. Однажды искали мужика, который жене своей отрезал голову. Полиция пустила сообщение, мол, звоните нам, если вы что-нибудь видели. Позвонило, наверное, человек сто – а он все это время как ни в чем не бывало разгуливал по Мэйн-стрит Хеппи-Кэмпа и закладывал за воротник в «Змеином логове».

Конь под ней встает на дыбы, и она усмиряет его. Она сидит в седле настороженно, пригнувшись, все время начеку.

– Я бы не покидала нашу территорию одна. Я бы вообще никуда не выходила ни под каким предлогом, не сдвигалась бы с тропы вокруг ранчо. Не хочу сильно в это углубляться, но на твоем месте я бы просто оставалась здесь, в пределах нашей земли.

Только в этот момент я понимаю, что она может намекать на тебя, на то, что случилось с тобой. Банда напала на тебя, поэтому она и боится? Из-за тебя?

– Мне нужно съездить в Хеппи-Кэмп. Сегодня. У меня нет еды.

– Эмметт может привезти тебе продукты из Ашленда.

– Вы, кажется, говорили, что его не будет несколько дней. У меня с собой вообще ничего нет. А мне же нужно чем-то питаться. И еще у меня нет ничего из одежды, кроме того, что сейчас на мне. – А еще у меня должна быть возможность покидать ранчо. Мне нужно искать тебя, нужно опрашивать людей. Несмотря на то что сказала твоя мать, мне нужно побеседовать с полицией.

Ее конь начинает мотать головой, и она дергает поводья назад.

– Думаю, я могла бы дать тебе пару вещей, – уступает она наконец. – На первое время. И скажи, что мне заказать Эмметту в городе.

Все это ради того, чтобы не пускать меня в Хеппи-Кэмп. Почему? И почему та женщина в кофейне не упомянула это место? Что бы она сказала о твоей матери? А о тебе? И самое главное: как мне поехать куда-нибудь, если твоя мать постоянно за мной наблюдает?

Моя мать, говорила ты, заставляет меня чувствовать себя виноватой за желание уехать. Так что я остаюсь. В общем, мне здесь нравится. Или, иначе говоря, я не думаю, что приживусь где-нибудь еще. Короче, я не хочу никуда уезжать. Ты вздыхаешь. Но иногда мне хочется сбежать от нее.