Если я исчезну - Элиза Джейн Брейзер

Ты говорила мне, что твоя мать любит сильных людей, но я чувствую, что ее притягивает моя слабость, как акулу – запах крови.

Она наклоняется вперед:

– Физической работы не боитесь?

– Нисколько. Я только и делаю, что работаю, – вру я. Я только и делаю, что слушаю подкасты об убийствах и с одержимостью проверяю телефон. Я и сейчас хочу его проверить, хоть он здесь и не ловит.

– Откуда вы приехали? Что скажут родные?

– Мне тридцать три. – Я говорю это так, будто это все объясняет.

Она дергает ключ, и мотор глохнет. Из-за сильного прилива адреналина я даже не заметила, что мы перекрикивали шум двигателя. В наступившей тишине мы обе замолкаем.

– Аделаида, но все зовут меня Эдди.

Я раздумываю, не назваться ли выдуманным именем, но потом мне приходит в голову, что я ведь хочу получать деньги, даже если и приехала сюда ради тебя.

– Сера.

– Ну что ж, Сера. – Она снимает перчатки и вытирает ладони о штаны, будто собирается пожать мне руку, но не жмет. Ладонь так и остается у нее на коленке. – Знаете ли вы что-нибудь о лошадях?

– Я езжу верхом с пяти лет.

– Английский или западный стиль? [20 - Английский (он же искусственный) стиль верховой езды означает езду на лошадях, специально подготовленных для этой цели. Так ездит большинство европейских народов. Западный стиль езды подразумевает использование коня без предварительного его обучения и воспитания, с употреблением только некоторых приемов. Таким стилем ездят азиатские народы, ковбои, казаки, а также фермеры и крестьяне. Тех, кто ездит западным стилем, иногда называют природными всадниками. ]

– Английский.

– Это ничего. Если человек умеет ездить по-английски, то обычно и по-западному тоже. – Она говорит так, словно хочет, чтобы у меня все получилось. – Почему бы вам не сесть за мной, и я покажу вам территорию?

Я отстегиваю ремень в некотором замешательстве от того, как легко все получается. Это помощь свыше или тревожный звоночек? Я осторожно открываю дверь, и собаки гурьбой собираются у моих ног. Проходя мимо, я думаю погладить их, но меня останавливает то, что они все в каких-то странных шишках в самых неожиданных местах.

Она двигается вперед и заводит двигатель, пока я неуклюже устраиваюсь у нее за спиной. Квадроцикл подпрыгивает, и я, пытаясь за что-нибудь ухватиться, цепляюсь за нее. Она смеется лающим смехом: «Там есть где держаться». Она имеет в виду корзину за нашими спинами, но газует до того, как я успеваю до нее дотянуться. В корзине полно бутылок с чистящими средствами и какими-то зельями, которые на ходу звенят друг о друга. Она снова смеется, я дотягиваюсь до прутьев корзины и изо всех сил вцепляюсь в них. Квадроцикл срывается с места.

Мы едем по бездорожью через заросшие лужайки, по пригоркам и оврагам, от которых моя голова, еще не отошедшая от езды по серпантину, опять начинает страшно гудеть. И вдруг меня, как током, снова ударяет мысль, что все идет слишком гладко, что столь отчаянная готовность нанимать людей с улицы без рекомендаций семьи или друзей подозрительна, неправильна. А потом я вспоминаю женщину из кофейни и то, что она ни словом не обмолвилась об этом месте. Вряд ли это было случайностью. Это маленький городок, ты ходила в местную школу, и быть не может, чтобы та женщина не знала об этом месте. Но она его не упомянула. А твоя мать сказала, что люди в Хеппи-Кэмп их ненавидят.

Лужайка заканчивается, и мы вылетаем на проселочную дорогу. За нами столбом стоит пыль, из-под колес во все стороны летит гравий, и твоя мать говорит: «Мы не ездим так быстро, когда здесь гости». Я не понимаю, зачем же нам сейчас так быстро ехать.

Еще и запястья у меня неудобно изогнуты; резкий поворот – и их больно выворачивает. Я корчусь от боли, меняю положение, а твоя мать просто смеется. Смеется так, будто чувствует мою боль и упивается ею.

Мы сворачиваем к старому сараю и останавливаемся. На стенах сарая висит старинное сельскохозяйственное оборудование: косы, топоры, пилы с тонкими зазубринами. Слезая с сиденья, твоя мать толкает меня. Я поднимаю на нее взгляд.

– Почему там кружат стервятники?

Она щурится от солнца, всматриваясь туда, где в вышине лениво парят птицы.

– Здесь это нормально, – заверяет она меня бодрым голосом, в котором проскальзывает ложь. – Что-то постоянно дохнет, это ведь дикая местность.

А я про себя думаю: «Улика» и буквально слышу твой голос, рассказывающий о моем исчезновении.

Сера Флис приехала на ранчо 12 мая ровно в 15: 30. Она сразу же заметила стервятников, которые кружили над головой. От ее закономерного в этой ситуации вопроса отмахнулись. Аделаида Бард ответила, что в дикой природе стервятники, кружащие в вышине, – это нормально. И Сера поверила ей.

Слушатели тяжело вздыхают – как можно быть такой безголовой?

– Слезайте, – говорит твоя мать.

Я слезаю. Теперь, когда дорога закончилась и я больше не сижу за рулем, подступает усталость и заманчиво нашептывает: «Ты хочешь поехать домой. Хочешь включить подкаст и забыться». Мне приходится напоминать себе, что дом остался далеко позади. В попытке потянуться я расправляю плечи, но спина сильно затекла и ноет. Мне хочется расплакаться, и это шокирует меня, как обычно и бывает, когда я проявляю эмоции. Что-то подсказывает мне, что твоя мать будет не в восторге.

Собаки все это время следовали за нами, но теперь они, спокойно растянувшись на высокой траве, грызут свои болячки.

– Что нам нужно, – говорит твоя мать, стоя перед сараем, уперев руки в бока, – так это новый главный конюх, чтобы ухаживать за лошадьми.

Мое сердце сжимается:

– Что случилось со старым?

Она хмурится; я вижу, что хотя ее лицо постарело, но глаза остались молодыми и излучают теплый свет.

– Не волнуйтесь о старом конюхе.

– Я просто думала, что он мог бы меня научить и мне бы не помешало знать, кто он.

Каждая моя фраза звучит как вопрос, когда я нахожусь рядом с твоей матерью. Мне кажется, что я в более слабой позиции, и не могу понять почему: влияет ли так на меня усталость, или твоя мать просто умеет заставлять людей чувствовать себя слабыми и зависимыми.