Ловец - Надежда Мамаева

На мое несмелое: «А как же мое…», Фло лишь уничижительно фыркнула и заявила, что постирала, заштопала и продала все старьёвщику.

– Тряпки дорогие, но бестолковые, а деньги на твой прокорм были нужны, – прошамкала она через плечо, уходя из каморки.

Тима и Тома не было. То ли они уже удрали по своим делам, то ли еще не вернулись с водомерочьих бегов.

Как я вставала с топчана – отдельная история. Сага. Я чувствовала себя воином прошедших эпох, экипированным в полный боевой доспех с забралом, нагрудником, набедренником и латными перчатками. Причем доспех этот проржавел насквозь и еле проворачивался на шарнирных креплениях, так и норовя заклинить намертво.

Вот так вот, через силу, я одевалась. Когда же облачение завершилось, то поняла, что надеть платье – еще не значит быть в нем. Обновка оказалась столь широка, и с таким откровенным вырезом, что норовила миновать мое щуплое тело и улечься грудой на полу.

Но я нашла выход: подпоясалась так, что тесемки обвивали мое тело, начиная от линии под грудью и заканчивая собственно талией. Косынку же использовала и вовсе не по назначению: накинула на плечи, чтобы прикрыть ту область, которую некоторые оптимистично настроенные в мой адрес мужчины именовали «декольте». Не то, чтобы груди у меня совсем не было, но… Маменька всегда вздыхала и просила модисток поколдовать над фасоном, чтобы оная часть дамского образа была более впечатляющей.

В нынешней же ситуации вырез превосходил самые смелые ожидания, грозя перейти в категорию кошмаров, и косынка оказалась как нельзя кстати.

Когда я тихонько вошла на кухню, Фло суетилась у плиты, повернувшись ко мне спиной, а за небольшим, но добротно сколоченным столом восседала шикарная блондинка в розовой комбинации.

Красавица манерно сморщила носик, поднеся к лицу чашку с напитком, от которого исходил пар и, сложив губы трубочкой, протянула:

– Ну, ба-а-а, опять чай? А нет чего покрепче?

– Могу дать орех, – не оборачиваясь, отбрила Фло.

Я усмехнулась, и на этот звук обернулись и старуха, и красотка. И если Старуха ничего не сказала, то блондинка выразительно хмыкнула, окинув меня взглядом из разряда: надоели эти нищенки на паперти.

Сказать, что к такому презрению я не привыкла, значит, ничего не сказать. Да, я далеко не идеал, но я была любимой дочкой и, как мне до недавнего времени казалось, обожаемой женой.

Под презрительным взором девицы я стушевалась. Захотелось ответить колкостью, но язык словно прилип к небу, а в голове, как назло, не было ни единой мысли, кроме как: «Не стоит дерзить тем, кто дал тебе кров». Зато, в отличие от меня, старуха Фло рефлексией не страдала и назидательно произнесла:

– Ничего страшного, когда над тобой смеются. Главное, чтобы не плакали, – а потом с нажимом добавила: – Правда ведь, Марлен?

Блондинка отчего – то смутилась и поправила бретельку комбинации.

– А ты чего встала столбом? – это уже старуха обратилась исключительно ко мне. – Живо за стол завтракать. Все уже в доки ушли, одни вы, бездельницы, – тут она еще раз зорко глянула на Марлен, – прохлаждаетесь.

– Мне в кабаре раньше полудня и не надо. Репетиции никто в такую рань не назначает, – блондинка напоказ зевнула.

– Репетиция у нее, вишь ли! – фыркнула Фло. – А у меня рынок!

Хозяйка загремела крышками. Садилась я с такой же черепашьей скоростью, что и одевалась, и опустилась на табурет ровно тогда, когда передо мною поставили тарелку с кашей. Горячий разварившийся овес в иные времена отбил бы у меня всякий аппетит (к слову, последним я и так «страдала» крайне редко), но сейчас я поняла, что лучшая приправа к любому блюду – это голод. Мой желудок согласился с сей умной мыслью и поддержал ее руладой, а рот и вовсе наполнился слюной.

Каша оказалась сытной и вкусной. Я сама не заметила, как выскребла ее до донца. Да и много ли ее там было?

– Больше не дам, – ответила на немой вопрос Фло. – Тебе много сразу нельзя: кишки от счастья ополоумят, да и свернутся узлом.

Марлен, наблюдавшая за нами, снова хмыкнула. Она успела пригубить чаю и сейчас сидела и полировала ногти.

– А ты не хмыкай, вертихвостка. У меня и для тебя работа найдется. Вон, примус нечищеный стоит.

Марлен скривилась, словно отхлебнула из бокала уксуса на светском приеме, когда прозвучал тост за здравие монарха. Такой глоток и выплюнуть нельзя, и проглотить сил нет.

– А ты пока посуду помой, – это уже старуха обратилась ко мне.

Фло словно не сомневалась, что все, сказанное ею, будет исполнено в точности. Она повернулась к нам спиной и, подхватив корзину, зашаркала к двери. Когда Фло выходила, я увидела, что за порогом кухни – длиннющий коридор, по обе стороны которого – двери, двери и еще раз двери.

Старуха ушла, а мы остались с блондинкой одни. Пауза затягивалась, осенняя толстая муха под потолком жужжала, давя на нервы, а Марлен зябко передёргивала плечами в своей не самой дорогой комбинации из искусственного шелка.

Я вздохнула и попыталась встать. Перемыть гору посуды, что возвышалась возле мойки – задача, сравнимая с покорением барьера, но деваться мне было некуда. И вот, когда я, полная решимости умереть, но сделать миски и плошки чистыми, похромала к мойке, Марлен неожиданно сказала:

– Давай я перемою.

Я изумилась: с виду эта девушка была сущей белоручкой…

– Да не смотри на меня так. Что я, зверь, что ли, знаю, какой тебя сюда принесли. Весь дом в курсе. Просто с бабулей Фло… Она порою чересчур строга бывает, хотя и справедливая.

Из всего сказанного я уцепилась лишь за «бабулю».

– Она и тебе бабушка? – удивилась я.

Блондинка хохотнула:

– Да она тут всем бабушка, ба, бабуля. Всему дому. Она – его негласная хозяйка. Четыре этажа – вот ее царство, в котором слово Фло – закон. А эта кухня – своего рода кабинет, куда пускают избранных.

– А Тим и Том, они же называли ее…

– Близнецы? – перебила Марлен серьезным тоном. – Да Фло для них больше, чем бабка, она для них почти что мать. Родная-то мамашка подкинула их, новорожденных, на порог этого дома. Фло нашла и…