Охота на черного короля - Александр Руж

– Твари гнойные… цвырк! .. скоты, разорви вас пополам! ..

Это ругался командир Федько, выбиравшийся из-под обломков раскоканного вазона. И как убого ругался! Куда ему до златоуста Макара…

Вадим закрыл убитому поручику глаза, вернулся в сторожку и приложил ухо к груди Чубатюка. Сердце вроде билось, могутные легкие всхрапывали, как взнузданные кони. Вадим осторожно потряс друга за волосатую, покрытую наколками лапищу.

– Макар, ты живой?

Чубатюк шевельнулся, перекривил спекшиеся усищи:

– Не по сезону шуршишь, братишка! Мы еще всю контру кизяками к телефонной будке присобачим… Гниды глуподырые! Хотели на меня сосновое манто примерить? Мочалки мухоблудные, цуцики фуфлыжные, шмакодявки веревочные… Нет, гвозди-козыри, мы еще повоюем!

Речь Макара прозвучала чарующей музыкой. У Вадима отлегло от сердца. Выживет!

* * *

Кладбищенская бойня в прямом и переносном смысле наделала много шума. Средства массовой информации, повинуясь строжайшим распоряжениям, ограничились столь куцыми заметками, что породили тем самым шквал сплетен и домыслов, прокатившийся по всей Москве. В официальную версию о сведении счетов между бандитскими сворами мало кто верил, но и ходившие в народе толкования ночного ЧП выглядели одно другого нелепее. Кто-то на полном серьезе уверял, что перед надвигавшейся восьмой годовщиной Октября восстали из домовин большевистские жертвы, взывая к отмщению, и в Черкизово был пригнан карательный взвод для их усмирения. А еще гуторили, будто интервенты прислали эскадрилью цепеллинов, чтобы бомбить Кремль. Советский дирижабль «Московский химик-резинщик» бесстрашно вступил с ними в бой, оттеснил к окраине, но в неравном сражении был сбит. Тем не менее героическими усилиями стаю агрессоров удалось рассеять. Ходили и другие толки, но они были еще глупее, так что пересказывать их нет охоты.

На Лубянке незамедлительно собралась коллегия ОГПУ в составе товарища Дзержинского, его заместителей Менжинского и Ягоды, а также руководителя Специального отдела Бокия. Не хватало только начальников губотделов, – им требовалось время, чтобы добраться из своих вотчин, а времени как раз было в обрез, поэтому ждать не стали.

Прежде всего Феликса Эдмундовича интересовало, чем обусловлена вопиющая выходка террористов. Допустим, они знали об убийстве Ломбертса, догадывались, что шифровка попала в руки чекистов и на кладбище может быть устроена засада. Но что мешало залечь на дно, не высовывать носа и продолжать вынашивать свои первоначальные планы? Нет же, учинили показательный расстрел, не побоялись угодить в капкан. Бахвалились? Выпячивали свою неустрашимость?

Покровитель Барченко Глеб Иванович Бокий предположил, что заговорщики были осведомлены не только о наличии засады, но и точном ее расположении на территории кладбища. Иначе как объяснить, что огнем из одного ствола в темноте им удалось поразить насмерть четверых бойцов и ранить еще семерых? Сами же они скрылись без потерь. Предпринятое по горячим следам расследование почти ничего не дало. К утру в овраге за городом наткнулись на брошенный грузовик «АМО». Как показало дальнейшее разбирательство, он был угнан из ведомственного гаража пожарной части на Божедомке. В грузовике каких-либо улик не обнаружилось, зато у кладбищенской ограды при дневном свете нашли шахматную фигурку – черного короля. Точь-в-точь такую, какую имел при себе зарезанный англичанин. Дзержинский высказал догадку, что эта фигурка среди членов банды служит чем-то вроде символа, опознавательного знака. Ломбертс мог держать ее у себя, чтобы при встрече со связником предъявить в качестве пароля. Но не похоже было, что у кладбища преступники ее просто потеряли: она лежала на видном месте – не хочешь, а заметишь.

– Значит, оставили специально для нас, – с уверенностью сказал Бокий. – Что-то вроде автографа на память…

Дела Ломбертса и черкизовских стрелков свели в одно, которое получило соответствующее название: «Дело Черного Короля». Следователем по нему назначили помощника начальника центрального управления ОГПУ Алексея Арнольдовича Абрамова. Этот белобрысый сорокалетний вояка пришел в органы еще в восемнадцатом, после того как три года отсидел в германском плену, откуда его освободила армия Антанты. Когда империалистический унтер-офицер вернулся в задрапированную красными флагами Россию, он не слишком удивился произошедшим переменам и сразу принялся искать себе занятие по душе. Попросился в Чрезвычайную комиссию – взяли. В те годы страна была наводнена убийцами, грабителями и проходимцами всех мастей, и новая власть остро нуждалась в кадрах для борьбы с ними. Абрамов проявил рассудительность, смекалку и стал резво подниматься по служебной лестнице. Так и заслужил свои три ромба, сделавшись влиятельной персоной в московских правоохранительных кругах.

У него, как и у многих, претендовавших на значительность, имелись безобидные причуды. Он не упускал случая подчеркнуть свою музыкальность, коллекционировал патефоны и всегда что-нибудь напевал. Приближенные утверждали, что репертуар – верный показатель расположения духа: в хорошем настроении с его уст слетали революционные песни, а в плохом – русские народные. Эта маленькая блажь никого не смущала.

Погибших бойцов, а заодно и поручика-пономаря, честно выполнившего свой человеческий долг, хоронили на том же Черкизовском кладбище – кому-то из высших столичных властей показалось, что это не лишено логики. Вадим приехал на похороны из больницы, навестив перед тем раненого Чубатюка. Пуля попала Макару под правую ключицу и прошла навылет, задев бронхи. Великан расценил это как чепуховую царапину, которая «присохнет, как на барбоске». Уже через день он изъявил готовность выписаться. Врачи, однако, придерживались противоположного мнения, не исключали заражения крови и велели Макару лежать. Сверх того, изрядно переживавший Барченко наказал немцу Фризе присматривать за своевольным матросом и любые попытки к бегству безжалостно пресекать.

Задержавшись у Макара, Вадим прибыл на кладбище, когда гробы с телами погибших уже опустили в ямы. Он посмотрел, как могильщики вываливают из тачек затверделую землю, тихомолком сунул убогой нищенке горсть серебра, попросил помолиться за раба божия Иакова и подошел к надгробию действительного статского советника Штокка, где они с Макаром угодили под убийственную раздачу. Вадим оглядел выщербленную в пяти-шести местах плиту. Здесь его ничто не заинтересовало, но когда отошел в сторонку и присмотрелся к другой могилке, истыканной пулями, точно оспинами, в голове забрезжила догадка. Ей бы вызреть, подняться на дрожжах, подобно тесту, но помешал длинный, как дрын, военачальник во френче и фуражке с матовым козырьком. Он подошел, переступая журавлиными ногами прямо через гробницы, и отрекомендовался:

– Абрамов из политуправления. Расследую обстоятельства этой Варфоломеевской ночи. – Он повел рукой вокруг себя. – Жду от вас помощи, товарищ Арсеньев.

– К вашим услугам… То есть я хотел сказать: чем могу вам помочь? Мои показания вы, наверное, читали. Я р-рассказал все, что знал.