Пыль грез. Том 1 - Стивен Эриксон

Такая стойкость, увы, не мешала, похоже, бесконечному потоку жалоб, пропитывающих все их разговоры.

– Какая расточительность, – говорил Шеб, корябая зудящую бороду. – Вырой несколько колодцев, сложи из этих камней дома, лавки и прочее. Тогда получится что-то стоящее. А пустошь бесполезна. Мечтаю о дне, когда все это послужит людям, все на поверхности земли. Города сольются в один…

– Тогда не будет ферм, – возразил, как всегда, мягко и робко, Ласт. – А без ферм не будет еды…

– Не валяй дурака, – отрезал Шеб. – Фермы, конечно, будут. Просто ни клочка этой бесполезной земли, где живут только проклятые крысы. Крысы в земле, крысы в воздухе, жуки да кости… ты можешь представить столько костей?

– Но я…

– Замолкни, Ласт, – оборвал Шеб. – Ты всегда несешь чушь.

Заговорила хрупким, дрожащим голосом Асана:

– Только, пожалуйста, не подеритесь. Шеб, все и без драки ужасно…

– Берегись, карга, а то и тебе достанется.

– А со мной не хочешь сцепиться, Шеб? – спросил Наппет и сплюнул. – Вряд ли. Всего лишь языком чешешь, Шеб, и только. Как-нибудь ночью, когда заснешь, возьму и отрежу тебе язык и скормлю его драным накидочникам. Кто-то против? Асана? Бриз? Ласт? Таксилиец? Раутос? Никто, Шеб, мы все спляшем от радости.

– Меня увольте, – сказал Раутос. – Я достаточно настрадался, когда жил с женой; нужно ли говорить, что я по ней не скучаю?

– Опять Раутос погнал, – прорычала Бриз. – Моя жена то, моя жена сё. Меня уже тошнит от рассказов о твоей жене. Ее же здесь нет, правда? Небось ты ее утопил и поэтому бежишь. Утопил в своем роскошном фонтане: держал под водой и смотрел в распахнутые глаза, а она, раскрыв рот, пыталась кричать под водой. А ты смотрел и улыбался – вот что ты делал. Я не забыла, такое не забыть, это было ужасно. Ты убийца, Раутос.

– А теперь и эта погнала, – хмыкнул Шеб, – и опять про утопление.

– Можно отрезать и ее язык, – улыбнулся Наппет, – и Раутоса. И не будет дерьма про утопление, про жен – и никаких жалоб; с остальными-то все нормально. Ласт, ты ничего не говоришь, а если говоришь, никого не раздражаешь. Асана, ты знаешь, когда следует держать рот на замке. А Таксилиец вообще почти всегда молчит. Только мы, и будет…

– Я что-то вижу, – сказал Раутос.

Они все – он почувствовал – напряглись; их глазами он увидел на горизонте громадный силуэт, нечто устремленное в небо – слишком узкое для горы, слишком громадное для дерева. Торчащий, видный за многие лиги зуб.

– Я хочу посмотреть, – заявил Таксилиец.

– Вот дерьмо, – проворчал Наппет, – да идти больше и некуда.

Остальные промолчали в знак согласия. Они шли уже, казалось, целую вечность; споры насчет того, куда идти, давно утихли. Ни у кого не было ответа, никто даже не знал, где они сейчас.

И путники двинулись к далекому таинственному строению.

И он был доволен, доволен, что идет с ними; он разделял растущее любопытство Таксилийца, которое с легкостью преодолело бы страхи Асаны и закидоны остальных: утопление Бриз, несчастный брак Раутоса, бессмысленную жизнь робкого Ласта, ненависть Шеба и страсть к пороку Наппета. И разговор увял; остались только шуршание и топот босых ног по грубой земле да тихий стон нестихающего ветра.

А высоко в небе два десятка накидочников следовали за одинокой фигурой, бредущей по Пустоши. Их привлекли голоса, а видели они только одного сурового путника. Пыльно-зеленая кожа, клыки во рту. Несет меч, но совершенно голый. Одинокий путник, говорящий семью голосами, называющий себя семью именами. Его много, но он один. Они все потеряны, потерян и он.

Голодные накидочники ждали, когда жизнь покинет его. Но ждать придется недели. Месяцы. А пока остается голодать.

* * *

В этих узорах следовало разобраться. Однако элементы оставались разрозненными в плавающих щупальцах, в черных пятнах перед глазами. Но он, по крайней мере, мог видеть – это уже кое-что. Сгнившие тряпки унесло с глаз какое-то течение.

Ключ к пониманию можно найти в узорах. В этом он был уверен. Если бы только удалось собрать все воедино, он бы понял; он знал бы все, что нужно. Понял бы смысл обуревавших его видений.

Странная двуногая ящерица, затянутая в черную блестящую броню, с коротким, похожим на обрубок хвостом, стояла на каменном помосте, а реки крови стекали с камня со всех сторон. Нечеловеческие, неморгающие глаза были устремлены на источник всей этой крови: на дракона, приколоченного к решетке из громадных деревянных брусьев ржавыми гвоздями, с которых капал конденсат. От распятого существа исходило страдание; смерть не приходила, а жизнь превратилась в нескончаемую боль. А стоящая ящерица излучала в жестокой полутьме холодное удовлетворение.

В другом видении два волка словно наблюдали за ним с насыпи, покрытой травой и обломками костей. Смотрели настороженно, хмуро, словно оценивали соперника. За ними из густых туч сыпал косой дождь. А он будто бы отвернулся, не обращая на волков внимания, и пошел по голой равнине. Вдалеке из земли поднимались десятка два каких-то дольменов – без видимого порядка, но похожие один на другой, видимо, статуи. Он подошел ближе, приглядываясь к увенчанным странными капюшонами фигурам, стоящим к нему спиной и с закрученными хвостами. Земля вокруг блестела, словно усыпанная алмазами или осколками стекла.

Он почти добрался до ближайшего из этих молчаливых, неподвижных стражников, когда его накрыла тяжелая тень и воздух внезапно остыл. В отчаянии он остановился и поднял глаза.

Ничего – только звезды, летящие, словно сорвавшись с привязи, похожие на пылинки в воде, медленно вытекающей из бассейна. Приглушенные голоса падали ему на лоб, как снежинки, и тут же таяли, не оставляя смысла. Спор в Бездне, но он не понимал ничего. Глядя вверх, он чувствовал, как кружится голова, как ноги отрываются от земли и он плывет. Перевернувшись, он посмотрел вниз.

Еще звезды, но теперь среди них вспыхивают яростные солнца зеленого огня, прорезая черную ткань пространства яркими трещинами. И чем они ближе, тем больше вырастают, заслоняя все, а водоворот голосов достиг максимума; и то, что ощущалось снежинками, быстро тающими на разгоряченном лбу, теперь обжигало, как огонь.