Какие большие зубки - Роуз Сабо

– Я в порядке, – сказала я чуть резче, чем нужно.

Бабушка откинулась на спинку стула и не сводила с меня глаз, пока я садилась на место. В столовой снова стало шумно, только не от скрежета зубов, а от возобновившихся разговоров, и напряжение слегка спало.

Но теперь мной заинтересовался папа. С озадаченным лицом он переводил взгляд с Артура на меня и обратно. Впервые после возвращения я внимательно рассмотрела его. Он был похож на молодого дедушку Миклоша или на Риса в зрелом возрасте: густые темные волосы, тяжелые надбровные дуги и челюсть. Но Артур был прав: папе недоставало какого-то важного качества, которым обладали Рис и дедушка Миклош. Словно в этом крепком теле скрывался хлипкий и робкий человек, вечно чем-то смущенный. И я, кажется, заметила еще кое-что, хотя пока не до конца понимала что. Заметив мой взгляд, папа сказал:

– Итак, Элеанор. Как ты? Освоилась?

– У меня такое чувство, будто я потеряла очень много времени, – сказала я. – Я почти и не помню, как жила здесь раньше. Как будто это было не со мной.

– О нет, – подал голос Миклош с дальнего конца стола. Я посмотрела на него. На его лице читалась искренняя печаль. Может, он все тот же дедушка, каким я его помню? В те моменты, когда не смотрит на меня как на раненого оленя. Может, я еще могу показать ему себя с другой стороны.

– Я помню, как ты рассказывал замечательные истории, дедушка, – сказала я. – Может быть, ты поможешь мне.

– Отличная идея, – поддержал меня Артур.

Папа снова покосился на Артура, но дедушка улыбнулся. Он был в человеческом обличье, за исключением волчьих зубов, так что улыбка была чересчур широкой. Я заставила себя не отводить взгляд, дышать глубоко, несмотря на черный туман, заволакивающий мое боковое зрение. Все получится, только если я буду сильной.

– О чем ты хочешь послушать? – спросил он.

– Расскажи, как ты впервые стал таким, какой ты сейчас, – попросила я. – Как ты начал… – Я порылась в памяти, отыскивая фразу, произнесенную им за завтраком. – Перевоплощаться в волка?

Бабушка Персефона возмутилась.

– Элеанор!

– Тише, дорогая. – Дедушка Миклош положил ладонь ей на плечо. – Это тяжелая история, – сказал он мне. – Слишком тяжелая, чтобы рассказывать ее после сытного ужина. Я расскажу в другой раз, обещаю. А сейчас вместо этого я расскажу… – Он задумался. – Другую историю о нашей семье. Историю моего имени.

Дедушка Миклош наклонился вперед и облокотился о стол.

– В детстве, – начал он, – меня звали не Миклошем. И фамилия моя была не Заррин. Я был мальчиком без имени.

Я оглядела всех за столом. Рис и Лума подались вперед и навострили уши: как и полагается, все внимание. Мама протянула руку через стол, чтобы погладить папину ладонь. Папа наблюдал за Артуром, а Артур смотрел на меня. Интересно, что видит каждый из них? Или думает, что видит.

– Ты был сиротой? – спросила я.

– Нет, – сказал Миклош. – У меня была семья: мать, отец и две старшие сестры. У них не было имен. Ни у кого из нас не было. Потому что никто из нас не знал ни единого слова. Мы жили вот так.

Он отодвинулся на стуле, вскинул обе руки и принялся изображать разные вещи, словно актер немого кино. Его жесты описывали невидимые предметы: деревянная миска, отполированная ладонями многих поколений. Вилы, которыми протыкали стоги сена. Мягкая шляпа, которую сшила для него мама и надела ему на голову.

Я завороженно наблюдала.

Дедушка Миклош изобразил жест, очевидно, обозначавший перемены: время шло.

– И вот когда я прошел через всю страну, это было в…

– Европе, – подсказала бабушка Персефона.

– В Европе, да. Я вышел к морю и сел на корабль – и вот тогда я, можно сказать, впервые услышал человеческую речь. Я знал, что люди вроде как умеют говорить, но думал, это привилегия знати, королевских особ. Но на корабле говорили все, говорили все время. Совсем слов не экономили! Я был в восторге.

– Но почему ты уехал из своей страны? – спросила я.

Внимание сидящих за столом переключилось на меня. Бабушка Персефона приподняла бровь. Я смотрела на нее в ответ. Чего она от меня ждет? Как я должна позволить глазам привыкнуть, если мне не разрешают никуда смотреть?

Дедушка Миклош, похоже, даже испытал небольшую гордость за меня.

– Ага, пытаешься все же выудить у меня ту историю, я гляжу. Умно, – заметил он. – Не сегодня.

– Корабль, – напомнила бабушка Персефона.

– Да, корабль! Мне ужасно понравился тот корабль. Там были люди, они научили меня стольким словам. Некоторые учили меня хорошим словам: «привет», «делиться», «одеяло», – они остались в живых и попали в Америку, и те из них, кого мне удалось отыскать позже, когда я разбогател, разбогатели тоже. Но те, кто учил меня плохим словам… – Дедушка пожал плечами и в неровном свете свечи позволил лицу трансформироваться. Только что за столом сидел дедушка Миклош. А в следующую секунду – скалящаяся зубастая морда.

Все случилось за какой-то миг. У меня не было времени падать в обморок, поэтому я просто изо всех сил вцепилась в стол, пока сердце грохотало у меня в груди.

– Миклош! – осадила его бабушка Персефона. – Она еще не готова к таким представлениям.

– А когда-то ей нравилось, – сказал дедушка Миклош. – «Дедуля, дедуля, а покажи волка…»

– Все в порядке, – сказала я. Дедушка одобрительно кивнул. Может, он меня полюбит. Точно полюбит. Я этого добьюсь.

– А потом я прибыл в Нью-Йорк, – сказал он. – И там оказалось так людно! Я и не знал, что бывают разные языки; на корабле меня, видать, обучали польскому. А тут – испанский, греческий, итальянский, английский. Я пытался достать еды, но у меня не было денег. Хотел переночевать в каком-то доме, но меня оттуда выгнали. И я уснул в… промежутке между двумя домами.

– В переулке, – подсказала бабушка Персефона.

– Среди мусорных баков и птичьих трупов. А когда проснулся, вокруг было темно, а рядом со мной стоял какой-то пьяница и мочился!