Носи черное, помни белое - Светлана Слижен

– Что значит «готовился»? Уроки делал? – попыталась шуткой снять напряжение Алекса.

– Нет. Зарабатывал, – серьезно ответил Егор и замолчал, давая возможность официанту поставить на столик малюсенькие чашечки с кофе и огромные тарелки с многослойными пирожными, украшенными ягодами и размашистыми росчерками карамели от шеф-повара.

– Я слышала о твоих успехах и очень рада за тебя, – сказала Алекса, когда они остались вдвоем.

– Я для тебя зарабатывал, – фыркнул Егор.

– Зачем? Я и сама могу зарабатывать. Я просила? Давала надежду?

Они уставились друг на друга.

– Нет. Но я думал… Я… был уверен, что пока был пацаном без образования, без работы, ты не могла рассматривать меня как полноценного партнера для жизни. Но теперь все иначе.

– Егор, я сразу тебе все сказала, – отчеканила Алекса. – Я не стала продолжать отношения, когда поняла, что для тебя это серьезно. Собственно, можно сказать, что мы их и не начинали ведь.

– А как же та ночь? – Он гневно посмотрел ей в глаза.

– Одна ночь. На эмоциях были, помнишь?

– То есть дело не во мне? Ты принципиально не хочешь семью?

– Не хочу. Ни семью, ни детей.

– Почему же ты тогда работаешь в школе? – развел руками Егор.

– Открою тебе секрет: обязанность учителей – учить детей, а не рожать их.

– Это все вот это модное течение, да? Как это называется… чайлдфри?

– Называй как хочешь, мне все равно, – дернула плечами Алекса и отпила кофе.

Она была абсолютно не настроена продолжать эту дурацкую беседу и уже пожалела, что согласилась на встречу с Егором, да еще и предложила сюда приехать. Когда он звонил, у него был такой встревоженный голос, и она подумала, что ему нужна помощь или он хочет посоветоваться о чем-то важном. Но ей и в голову не пришло, что этим важным для него до сих пор является она.

– Ты живешь здесь одна? – вдруг спросил он.

– Нет, – холодно ответила она.

– А говоришь, не хочешь ни с кем быть.

– Это собака.

– Очень смешно. Но почему именно здесь? – Он вертел в руке десертную вилку и желчно скалился. – Потому что это самый крутой дом в городе?

– Просто нравится вид из окна.

– Значит, нравится вид из окна… – повторил он и, ухмыльнувшись, отломил вилкой кусок пирожного с такой силой, что тарелка под ним со звоном треснула.

Посетители заведения вздрогнули.

Не глядя ни на кого, Егор бросил вилку на стол и встал, засовывая айфон в карман:

– Ладно, посмотрим…

– Слушай, только не надо строить из себя Великого Гетсби, – взмолилась Алекса. – Тебе пора жить своей жизнью. Ты классный парень, успешный бизнесмен. Ты влюблен не в меня. Ты придумал себе что-то, и все. Ты плохо меня знаешь.

Он прекратил сборы и с вызовом посмотрел на нее:

– Я готов узнать лучше.

– Не надо. – Она тоже встала. – Я – точно не то, что тебе нужно. Придумай себе другую мечту. Или просто оглянись вокруг и заметь какую-нибудь хорошую девушку. Прощай, Егор.

Алекса поймала взгляд официанта и, нарисовав пальцем в воздухе завитушку, дала понять, что уходит и просит записать заказ на ее счет, после чего направилась к внутреннему выходу из кофейни.

– Не думай, что это конец! – крикнул ей в спину Егор.

Все, кроме Алексы, обернулись.

Он швырнул в разбитую тарелку пятитысячную купюру и вышел через другой выход на мороз.

* * *

Через двое суток вазелиновая эпопея закончилась, и стало полегче ухаживать за Солой. Она успокоилась и теперь больше доверяла Алексе. В первый день Нового года приходила медсестра, чтобы вставить собаке в лапу катетер, с помощью которого еще неделю можно было делать капельницы самостоятельно, подвешивая пакет с лекарством на штатив от фотоаппарата.

Алекса безвылазно сидела дома, по утрам занималась йогой, глядя за тусклый город, полный уставших от праздников жителей, смотрела сериалы, читала (иногда вслух, садясь на пол рядом с собакой и поглаживая ее за ухом), дважды в день после выполнения процедур по списку из ветклиники высылала Олегу фотки подопечной, а вечерами гоняла себя по беговой дорожке и выводила подышать на террасу, утаптывая все прибывающий снег.

Жизнь словно встала на паузу, зависла на высоте тридцать второго этажа. Алекса не была суеверной, но никак не могла справиться с нарастающим чувством тревоги и ощущением, что все выходит из-под контроля и приближается к какому-то рубежу. Вот что бывает, когда нарушаешь сложившуюся традицию!

По сути, когда Алекса ездила на Окинаву без Олега, то тоже проводила Новый год в одиночестве, но это было далеко от дома и в окружении неземной красоты. И потом, большая разница – уединяться по собственному желанию там, где тебе нравится, или быть запертой где бы то ни было под давлением обстоятельств. Очень давно Алекса не позволяла обстоятельствам решать что-то в ее жизни. От бездействия становилось не по себе. Не помогала даже музыка, которая круглосуточно вытесняла из головы тишину. Более того, уже трижды за время плена была прослушана подборка «Грусть 30 минут», что обычно составляло годовую норму Алексы.

Перечитав и пересмотрев все намеченное на каникулы, она принялась за разбор дедовых бумаг, которые им с матерью вручили на похоронах. Среди прочего нашлась красная книжечка с гербом СССР, на которой было написано «Военный билет». Там было указано, что дед поступил на службу в 1939 году и в боевых действиях участвовал лишь с июня по декабрь 1941 года. Ерунда какая-то…

Лично поехать в архив Алекса сейчас не могла, да и вряд ли там уже открыли все документы, а онлайн никакой информации, кроме той, что дед Семен был отчислен из рядов Красной армии в 1941 году, не нашлось. Обычно так писали, когда человек попадал в плен.

Ольга, мать Алексы, рассказывала, что в сильном подпитии ее отец не раз вспоминал, как их на корабле привезли в Финский залив и сразу же подбили, а потом солдат, как рыбу, вылавливали из воды сачками. И поскольку в отрывочных сведениях, которые дошли до Алексы, всегда фигурировали «два года плена», «финская война» и «полуостров Ханко», то она была уверена, что дед попал в плен именно тогда. Но если он попал туда в 1939 году, то в 41-м уже должен был бы вернуться. И куда делся дальше? Ведь Великая Отечественная только началась… Наверное, в военном билете, выданном лишь в шестидесятые годы (как значилось в нем самом) была ошибка.