Про папу - Максим Цхай

– Мне не нужно мяса, я просто хочу узнать, есть ли у вас совесть?

– А у тебя она есть?

– Есть, дай мне немножко мя-я-яса…

Сую ей ворох салфеток под нос, которыми мыл свою сумку.

– Кто это сделал? Нюхай!

– Фу-фу, какая гадость, зачем былое ворошить…

Помыл руки, брызнул ей на мохнатую морду.

– Фи, какие манеры. Вы не быдло случайно?

– На, мерзавка, жри.

Неспешно подходит к чашке. Брезгливо нюхает.

– Что это такое, бр-р-р, говядина, грубая пища.

– Не хочешь, я Белке отдам.

– Нет, позвольте, ладно, только из хорошего отношения к вам.

В дверной проем, роняя занавеску, просовывается с улицы собачья морда.

– А? Что? Здесь мясо дают?

– Пошла вон с моей кухни!

– Я всего лишь услышала свое имя, вам нужна помощь?

– Вон! Все вон! На фиг с пляжа!

Допек меня сегодня этот зоопарк. Хорошо еще, что у папы рыбки в аквариуме передохли.

21 ноября 2016 г.

Мой папа – это, наверное, единственный человек, которого я не могу рассмешить.

У него последнее время постоянно мрачное настроение. Посмеялся он только один раз, да и то слегка, когда я его поймал за написанием жалобы на меня сестре. «Ах ты, – говорю, – не мужик! Думал, мы друзья, а ты, оказывается…» Вот тогда он виновато похихикал.

Еще он смеется, когда вспоминает, как они студентами в общежитии жили. Но я уже эти истории столько раз слышал, что мне не смешно, а притворяться я не умею.

Отец всегда был не то чтобы весельчак, но посмеяться любил. Надо искать ключи, может, отопру его куда-то исчезнувший юмор.

22 ноября 2016 г.

Бью деревянным молотком по столу. Именем сената и народа нашего дома кошка Котася сегодня осуждена ночевать во дворе. Невзирая на осень. Двор крытый, купил ей теплый кошачий домик. Приговор обжалованию не подлежит. Причина? Опять начала мяукать по ночам. Десятый день несколько раз просыпаюсь за ночь, пока она играет в индейцев. Лучше б мышей ловила. По-моему, это даже интересней, чем просто бегать в темноте и орать.

* * *

Мало мне Котасиных ночных концертов, теперь еще прибавилась тайна собачьих куч. Я знал, я знал, что по всем законам физики, термодинамики и пищеварения это невозможно! К гадалке не ходи. Не может одна средних размеров овчарка, которая из-за теплой погоды съедает за день всего полкотелка супа, наваливать каждый день по три кучи дерьма и даже не худеть при этом. Вчера ездил с друзьями в лес и вернулся домой к полудню, пошел убирать двор на два часа раньше, чем обычно. Взял целлофановые пакеты и зашел на задний дворик.

Та-дам-м-м!

Я застал там сидящего орлом здоровенного соседского пса, который, видимо, решил, что тут общественная уборная, и, дабы не осквернять свой двор, навострился носить свое добро к соседям, через невысокий забор. А чего, дядя Макс добрый, он за всеми убирает. Причем, гад, явно знал, что делает что-то не то, поскольку, увидев мое лицо и, возможно, национальность, с визгом скачками понесся домой. Но, в два прыжка прибыв на место преступления, я ухватил его недавние внутренности и с криком «получи, фашист, гранату! » запустил ему в спину. Попал, кстати.

Оказавшись в своем дворе, негодяй осмелел и, развернувшись, начал на меня возмущенно выть. Тогда в него полетели и Белкины подарки. В этот раз он увернулся, но это уже не имело значения. Выйдет его хозяин, увидит, что он весь двор загадил. Мало небось не покажется. А кидаться говном я умею. Чай, треть жизни в соцсетях.

23 ноября 2016 г.

Папа всегда был очень легким человеком. Мне все время казалось, что он где-то не здесь частью своей души. И там, где он не здесь, – очень хорошо, светло и всегда играет тихая музыка. Он был прекрасный конструктор, у него семь авторских свидетельств. Способ, которым в землю закладывается грунт вместо выбранного угля, чтобы она не просаживалась, придумал мой папа. Когда-то он успешно применялся в шахтерской Караганде, не знаю, применяется ли сейчас. Папа за это получил маленький значок, красивую бумажку и сколько-то десятков рублей, но он не обиделся, папа изобретал легко, вполруки, словно мимоходом.

Папа любил пошутить, поискрить, ко всему относился будто немного понарошку. И еще совсем недавно так было.

Сейчас уже трудно в это поверить.

За все последнее время он улыбнулся всего несколько раз. За месяц до моего приезда папа перенес еще один микроинсульт. Но врач сказал, совсем микро. Не трогать, само, может быть, рассосется. А вот поди ж ты.

Для того чтобы расслабиться, папе нужно почувствовать себя виноватым, иначе он в стрессе и виноватит всех вокруг.

Парадокс, но мне, сыну, приходится его строжить и упрекать в диктаторской форме, папа тогда молодеет на пару десятков лет, приходит в задумчивое, мечтательное состояние, которого хватает иногда даже на пару часов. Потом брови снова хмурятся, тревожность растет, движения его становятся нервны и резки, а разговаривать он начинает только криком.

Мы продолжаем войну с блохами, старых убили, молодых потравили, но остались еще те, что были куколками. Война поколений. Папа уехал за новым химическим оружием, снова на другой конец города, где неодихлофос дешевле. Если по дороге какой-нибудь болтик найдет, будет вообще счастлив. Меня не взял, чему я, грешным делом, уже обрадовался.

У меня есть несколько часов тишины и покоя.

Пока папы нет, отремонтировал ему замок на куртке, почистил обувь. Думаю, может, на очки резинку повесить, чтобы не терял. Столько времени на поиски уходит.

И подумал, что надо обязательно завести детей. Когда человек становится в жизни не нужным никому и ему ничего уже от жизни не нужно, у него остаются только они. А пока человек любим и ему есть кого любить самому – ничего еще не пропало и смерти нет.

* * *

Отец очень любит оперную музыку. В результате включает ее на полную мощность, под нее копается в доме, ест и даже спит.

Мама решала эту проблему по-рабоче-крестьянски: «Витя! Выруби этот нудёж, голова болит! » Папа расстраивался, чувствовал себя непонятым в лучшем и скрепя сердце делал тише, и только после очередного крика мамы сокрушенно выключал совсем.