Про папу - Максим Цхай

– Папа, ну это всего лишь колбаса…

Папа бессильно и отчаянно машет рукой в воздухе, как подросток-танкист, обнаруживший, что, пока он был в школе, родители стерли его аккаунт в «Ворлд оф танкс».

Кошка Котася подошла к нам, дескать, чего вы орете, лизнула пол и, подняв голову, ясно сказала: «Еще». Папа держит в руках пустую колбасную кожицу за хвостик, как сдохшую от голода мышь. Смотрит на Котасю.

– Папа, не надо ее обижать, она не соображает…

– Эх… странно, кошки не едят эту колбасу.

Это правда. Там рис и разные травки. Кошки не едят сильно пахучее. Я погладил Котасю по твердой, костяной от старости голове. Она потерлась о мою руку, сказав по-кошачьи «спасибо». Конечно, она ее съела. Пока мы пихали ее с папой друг другу, эта колбаса пропиталась нашей любовью.

Наша любовь друг к другу оказалась сильнее любви к корейской кровяной колбасе.

6 ноября 2016 г.

Сегодня была прелестная ночь – старая, еще мамина кошка Котася, впавшая в старческий маразм, начала орать. Просто так. По причине маразма.

Орала всю ночь, завывая, как вмурованный в стену черный кошак Эдгара По, а к утру свернулась клубочком и мирно заснула. Зато тут же проснулась собака Белка, которую в такой холод после дождя мое сентиментальное германское гражданство не могло оставить в конуре и запустило в дом. Проснулась и, обнаружив, что начинается рассвет, решила, что в ее службу входит немедленно разбудить германского гостя, чтобы он не пропустил такую крымскую красоту. Ну и справить нужду ей захотелось заодно.

Уснуть, когда в тебя тыкаются чем-то твердым и мокрым, пусть даже из лучших побуждений, практически невозможно. Наверное, поэтому ни одна женщина, даже с самым бездарным мужчиной, во время этого процесса не заснула.

В общем, ночью я не спал ни минуты.

Надо сказать, что сегодня мне предстоит стоматологическая, но все-таки операция, которую в Германии делать слишком дорого, а в Крыму еще туда-сюда. Пустяк, но под небольшим наркозом.

Не спав ночь, решил хоть кофе попить, перед тем как отправляться в клинику.

И тут проснулся цветок души моей и свет моих узких глаз, мой нежный папа. Он плохо слышит, потому кошачьи завывания для него раз плюнуть, а против собаки в доме он протестовал сразу, поэтому проснулся папа в прекрасном настроении. Однако продлилось оно недолго. Папа узнал, что я собираюсь ехать в клинику – о, ужас – на такси!

С точки зрения папы, переться по утреннему морозцу до остановки, ждать там переполненную маршрутку, которая ходит в тот дальний район раз в полчаса, после еще час трястись в дороге и стоять в пробках, а после разыскивать с картой в руках неизвестную мне клинику – прекрасная подготовка к операции и завершение бессонной ночи. А все остальное – безалаберное, чисто европейское транжирство. На все мои сперва спокойные аргументы он, пафосно простирая руку, кричал: «Я поеду вместе с тобой! » – намекая, что он готов разделить со мной все трудности дороги. Мне уже казалось, что он готов сесть на телефон, лишь бы я не вызывал такси.

И тут я взорвался. Я сказал, что у него, как у всех интеллигентов, есть только мозг и совсем нет души. Что легче у нашей кошки найти совесть, чем у него сердце. Что он – робот Вертер. А я – приемный сын. И что эти жалкие копейки, которые я сэкономлю, на которые в безалаберной Европе даже в метро не проедешь, будут сниться ему всю жизнь, если я помру под ножом. Надо сказать, что после сегодняшней ночи мои нервы были несколько взвинчены и, боюсь, я повысил голос несколько более допустимого для разговора с отцом почтительного сына, пусть даже приемного. Кроме того, по поводу возможного летального исхода я несколько драматизировал, помереть в ходе сегодняшней операции я мог бы если только от злости.

Потрясенный моим эмоциональным всплеском, папа, как и положено интеллигенту, испугался ответственности, напоследок, правда, заметив, что мы с сестрой одинаковые – то есть чуть упрямей осла, и ушел досыпать.

Я же сейчас пишу эти строчки и готовлюсь заварить себе кофе. В доме наконец воцарилась тишина.

Однако, вот увидите, ненадолго. Если я знаю своего отца, он во сне наберется сил (а уехать я еще не успею), и мне придется выслушать еще более весомые аргументы в пользу маршрутки, сказанные теперь убедительным, задушевным голосом, каким обычно разговаривают с роженицами и буйнопомешанными.

Ах, как жаль, что нет уже мамы. Вот бы она ему врезала! Тут бы и ее любимой кошке досталось, потому что меня она любила даже больше нее.

На самом деле все в порядке. Просто папе уже семьдесят семь, а Котасе семнадцать. А мне, блин, сорок три. Ни туда ни сюда.

7 ноября 2016 г.

С мамой и папой жили две кошки. Когда родители только приехали в Крым, им принесли с рынка светлого котенка. Девочку. Ее назвали Муся. Она хорошо ела и была веселой, однако вскоре вымахала в настоящего рыжего крысолова с холодным взглядом рыси и складывала серых длиннохвостых врагов величиной больше самой себя рядами на пороге подсобки. Мама не нарадовалась на такую охотницу, и были они по характеру чем-то схожи. Муся из-за своей хищной и одновременно сдержанной натуры быстро превратилась в Мусяку, самурайское имя ей подходило больше. Мусяка вскоре родила дочку Котасю.

Характер Котаси тоже соответствовал ее имени. Видимо, пошла она в своего кота-отца, а сильные, жесткие женщины часто выбирают себе в мужья мягких мужчин. Котася только и делала, что ластилась, мурчала и спала на мягких подушках, и даже мышей толком не ловила. Мама говорила: «Котася очень ласковая кошечка, а Мусиного взгляда даже ветеринар испугался». А папа говорил «да надоели они обе» и «эй, ну-ка пошла! ». Котася и Мусяка не дружили, уж больно характеры были разные. Но Мусяка всегда отходила от чашки с едой, когда к ней подходила Котася, уступая пищу дочке: отношения отношениями, но этикет и положенные церемонии она всегда соблюдала. Недаром Мусяку не только любили, но и уважали.

Шло время, сыпал редкий крымский снег на крышу дома родителей, раскрывались первые весенние цветы в мамином огороде, лопались августовские арбузы во дворе, ветер подметал камни у входа в дом желтой сентябрьской метлой. И так восемнадцать раз подряд. И ничего не менялось. Но еще через одну весну ушла из дома мама. Навсегда. Вы знаете, дом с мамой и дом без нее – это два разных дома, хотя папа вел хозяйство исправно и так же говорил живности, живущей в нем: «Эй, ну-ка пошла! » А еще через год сошла с ума самурайская Муся. От старости, такое бывает. В свои девятнадцать кошачьих лет она все так же ловила мышей, как и раньше, оставаясь отличным охотником, но вдруг стала чудить – с детства приученная к лотку, стала ходить в туалет как попало. Впрочем, в этом прослеживалась некоторая систематичность, так что, может, это и не было сумасшествием, слишком прицельно она досаждала отцу. Могла сходить на обеденный стол, например. Или в раковину с посудой. Я думаю, она хотела что-то сказать, но так как русским языком не владела, вынужденно перешла сразу к радикальным мерам.