Кто по тебе плачет - Юрий Дружков

– А мы его…

Совесть меня почему-то больше не удерживала. Я дикий человек, озлобленный и голодный. В конце концов, мы вышли из леса и не желаем знать никаких приличий, никаких условностей. Ходите, вяжите нас, хватайте, ведите в милицию, но только появитесь кто-нибудь!

В оранжерею ломиться не стоит. Постройка под ветряком тоже ничего не сулила. Там, конечно, электрика, двигатели, динамо. Большой дом с одним окном – хорошая приманка, но мои инстинкты погнали меня, прежде всего, к водонапорной башне. Там вода.

Мы сумеем расколотить любую дверь. У нас под руками груда могучих инструментов: кувалды, ломики, топоры, лопаты. Но самое незначительное нарушение уголовного кодекса – разбитое стекло…

Я саданул дверь – бесполезно. Рядом, над головой, маленькое в квадрат окошко. Принёс из-под навеса нормальную лесенку-стремянку, встал на неё, слегка надавил стекло, рама подалась. Она была не заперта! Я спрыгнул внутрь каменного прохладного помещения, посмотрел вокруг и диким голосом начал орать, зовя к себе лесную женщину.

Бутылка с фруктовой водой… На табуретке сияла тёмная бутылка с фруктовой водой. С картинкой, с алыми ягодами на ней… Завод безалкогольных напитков. «Рябиновая». Да здравствует «Рябиновая»!

Боясь разбить, я ножичком отсоединил металлическую пробку и дал эту бутылку ей… Мы пили из горлышка, по очереди, взахлёб. Ну почему раньше я никогда не пил такой неповторимой, такой замечательной воды? В каких магазинах её прятали, почему не попадалась она в большом городе, в поездках и странствиях?

– Пожалуйста, пейте «Рябиновую»! Покупайте одну «Рябиновую», – сказал я.

Она смеялась мокрыми счастливыми губами.

Потом я увидел кран. Мы наливали прохладную воду в бутылку и снова пили до изнеможения, до бульканья в груди.

Лесная женщина умылась этой водой, растирая воду по лицу, как бальзам. Через окно-форточку мы вышли на волю. Первая кража состоялась.

Потом, извините нас, люди, мы разбили стёкла, тройные стёкла в доме, в единственном окне. Приставив к нему такую полезную стремянку, проникли в комнату, где были только четыре стула, длинный казённый стол и несгораемый шкафчик в углу. На нём часы. Послушал – тикают, как у меня дома. Двенадцать минут пятого… Мои часы обгоняли эти всего на две минуты! Солнышко не подвело.

Дверь из комнаты тоже оказалась основательно заперта. Стоило бить окно, чтобы оказаться в тупике, в унылой клетушке? Всё на крепких запорах, будто на даче, брошенной, заколоченной до приезда хозяина.

– Подождём тут, – сказал я, – хоть ночевать будем под крышей. Люди сюда придут.

– А завтра?

– Сломаем к чёртовой бабушке все двери…

Остаток дня мы разглядывали чье-то негостеприимное владение. Машины все новенькие, с иголочки – отметил я. Кирпича много, фундаменты ещё для трёх больших строений. Куда же все подевались?

Придут, непременно придут…

Болели ноги. Лапти уже не помогали, их просто не было. Мы нарвали целый ворох лесной травы, постелили её на полу комнаты так, что получился чуть ли не стожок, и вечером, до заката, буквально свалились от усталости.

Она мгновенно уснула, морща во сне обиженно губы. Распущенные волосы тут же переплелись с тонкими зелёными травинками. Ресницы вздрагивали, смахивая травинки-стебли. Как плачет во сне…

Трава пьянила густым ароматом, похожим на что-то съедобное. Хотелось её жевать. Как молоко. Хотя молоко не жуют. Или у неё был привкус отменного знаменитого пива, которое мне подавали в одном славянском городе с немецкими домами, улочками, набережными среди мягких зелёных мини-холмов. Оно, это пиво, до половины под шапкой, в высокой стеклянной баклаге, таяло во рту, как тает привкус лесного сена, как тает свежесть в разбитом окне…

…Я жил в старинной гостинице над рестораном. Ходил обедать, как на маленький торжественный праздник, удивлявший меня уютом, хорошо поставленным радушием и настроением.

Однажды увидел в карточке название таинственного «Монако», попросил подать… Жду. Смотрю, как течёт незнакомая тихая жизнь в хрустальном окне, вдыхаю пиво неторопливыми глотками. За ближним столом угадываю моих соотечественников туристов. У каждого, кроме баклаги с пивом, чашка бульона и жареные шпикачки. Деньги берегут на магазины…

Я жду. В зал величественно вкатывается хромированная сверкающая тележка. По обеим сторонам её два «дипломата» в парадных одеждах, отпущенные, вероятно, из Министерства иностранных дел. За ними в парадном фраке шествует метр. Кажется, ещё мгновенье – заиграют серебряные трубы!

На тележке нечто серебряное, высокое. Шапка Мономаха в серебряной фольге. Туристы замерли. Шествие приближается ко мне. «Дипломаты», кивнув слегка, по-дружески, удаляются. Вельможный мэтр поднимает серебряные ножички, взмахивает ими, как серебряными лучами, разрезая колпак из фольги, распахивает его, торжественно выпуская на волю, томившийся в колпаке невиданный вожделенный аромат. Я вижу на королевском блюде омлет с утопленными дольками горячих мандаринов.

Слышу, как туристы на московском наречии между собой говорят: «Наверное, американец… Или австриец, буржуй…». Слова сказать не могу. С мэтром объясняюсь одними жестами. Убегаю, не доев «Монако».

…Вижу его теперь в этой казённой комнате, заваленной травой, с унылыми стенами. Вижу, пока не проваливаюсь в беспробудный сон, утешая себя надеждой на встречу с людьми, на буханку чёрного хлеба, сухарь, в конце концов, и что-нибудь… Что-нибудь…

* * *

Утром после обхода владений, когда мы снова убедились, как заперты наглухо все двери, я нашёл под навесом в одном из ящиков стамеску и вернулся через окно в комнату. Начать я решил с этого стола. Мне казалось, в нём будет хоть какой-нибудь намёк или ответ на все наши недоумения.

Стамеска помогла мне изувечить, вскрыть один ящик. В нём лежали технические паспорта на радиоприборы, чистые тетради, шариковые ручки, ластики, скрепки, дырокол, что-то ещё знакомое, городское.

В другом ящике, сломанном с большим трудом, я нашёл бумаги, от которых у меня, как пишут в книгах, всё помутилось. Это слишком приблизительное слово к тому, что со мной было. Руки, ноги не слушались. Я лёг в траву, на пол. И не сразу дошло до меня, что среди бумаг лежал ещё и ключ. О нём я подумал, когда пришёл в себя, когда смог отложить расчерченные линейками листы с печатными буквами сверху «Накладная». В линейках прыгали слова:

Колбаса твердокопчёная – 42 кг.

Мясные консервы тушёнка – 2330 банок.

Молоко сгущённое – 1246 банок.

Рыбные консервы «Судак в томате» – 900 банок…