Кто по тебе плачет - Юрий Дружков

– Летают, – сказал я не очень дружелюбно.

– И летают! – непонятно чему обрадовался он. – Да, и летают…

Она успокаивала небритого человека, с виду похожего на монгола, но потом оказалось, урождённого северянина, который оглядел салон, обошёл его сначала из конца в конец, а теперь не спешил пристёгивать ремни.

– Дочка, – сказал он, произнося вместо «ч» «с», – как же так? Где моя машина?

Слово «машине» едва можно было угадать. Он говорил «ш» как «с».

– Смотрю, нигде машины. Где машина?

– Пожалуйста, не волнуйтесь, я вам объяснила, машина летит с нами. Сядем – получите вашу машину, – улыбалась стюардесса.

– Я не вижу. – Он ещё раз оглядел багажные полки. – Нет машины. Деньги платил, большие платил.

– В багажнике твой автомобиль, – пошутил кто-то невидимый. – В багажнике. Мог бы сам на нём ехать к тундре своей.

– У меня стирка машина, бельё стирать, – обиделся неугомонный. – В детский сад бельё стирать.

Мой сосед неожиданно булькнул и посмотрел на меня так, словно я понимаю, как ему весело.

– Эти наивные самоеды… На трапе он приставал к девчонке: где машина, покажи машина.

– Бывает, ну и что?

– Всё бывает… У нас вот анекдот рассказывают… Один чукча купил машину для печатанья денег. За десять тысяч. Повернёшь ручку – десятка, повернёшь – другая. Накрутил себе тысячу, а машина вдруг отказала. Чистая бумага пошла. Он и так, и этак – ничего. Развинтил машину, а там один бумажный рулон. Машина была стиральная. Жулики приспособили…

В самом деле смешно.

Салон, озвученный мягким ровным гулом, показалось мне, словно потянулся от напряжения всеми своими переборками, обшивками, рёбрами, задрожал от натуги, вдавливая в кресла наши тела. И вдруг обмяк, завис облегчённо в упругой невесомости.

Ну что же, наконец, летим…

– Привыкнуть не могу. Летаю миллион раз и всегда жутковато, – заметил мой разговорчивый сосед. Как ни крути – высота. Никто не гонит, а время – деньги… Хорошо гудит, уверенно гудит. – Он кивнул, в сторону окна, туда, где солидно и надёжно белело на солнце неколебимое крыло. Будто гуденье шло от этой крепкой уверенной в себе неподвижности.

Духота сменилась летучей прохладой. Ожили, начали двигаться, притихшие было такие разные попутчики.

– Только лететь бы нам в другую сторону, – сказал он, – а то в самое пекло угодим, к началу…

Маленький мальчик спрыгнул с кресла в проход салона и пошёл по упругому коврику, оглядывая всех нас весёлыми глазами.

«Он остановится около меня», – загадал почему-то я. Малыш в самом деле остановился рядом.

– Летим? – наклонился я к нему.

– А мне совсем не страшно, – сказал мальчик.

– И мне тоже не страшно.

– И маме не страшно, – сказал мальчик.

– Она у тебя храбрая?

– Нет, она добрая.

Молодая привлекательная женщина, вроде бы не красавица, повернулась к нам.

– И красивая, – подмигнул сосед. – Видишь, мама волнуется, беги к ней.

Мальчик оглянулся.

– Это не моя мама, – громко сказал он, и женщина улыбнулась ему.

– А я бы не стал отказываться, – откровенничал сосед. – Подумай сначала, такая мама всем подойдёт.

– Вы умеете надувать шарики? – спросил у меня мальчик.

– А ты не умеешь?

– Он очень крепкий.

Мальчик протянул мне сморщенный голубой мешочек.

– А шнурок у тебя есть?

– У меня есть нитка от катушки.

Он показал мне спутанную белую нитку.

– Настоящий мастер никогда не станет надувать шарик с ниткой, – поглядел на мальчика парень, игравший в карты чуть позади нас, видно, главный в своей кампании.

– Вот видишь, я мастер, а шнурка у нас, кажется, нет, – сказал я.

– Передай мастерам этот замечательный крепкий шнурок.

Парень вынул шнурок из ботинка, сброшенного на пол, и подал его приятелю, который тоже играл в карты.

– А сам как пойдёшь? – удивилась бабушка, уютно расположившаяся в самолётном кресле, как на домашнем диване.

– Гулянки мои кончились. Мне сапоги приготовлены…

Я надул шарик, перевязав его подаренным шнурком, и подал мальчику.

– А мама не могла, – похвалил меня мальчонка и подкинул шар.

Он скрипнул о потолок синим боком, полетел в сторону, там его шлёпнули снова к мальчику, но шар полетел не туда, куда надо. Началась небольшая, но довольно шумная сидячая кутерьма-погоня за голубым шариком.

– Иди к нам, – позвал мальчика парень, играющий в карты. – Я тебе дам апельсин. У меня их две сетки, один ящик и один в кармане. Вот.

– Как бы этот ящик тебе на голову не плюхнул. На бок завали, войдёт, – подала совет улыбчивая бабушка.

– Он мягкий, – ответил парень, – фрукты спружинят.

Мальчик потопал к нему, обняв руками свой шар.

– Иди, учись, бубны козыри, – съязвил сосед, – картинки тебе покажут.

– Не надо ему так, – попросил я. – Громко вы… Не надо… И женщины обидятся.

– А что я сказал обидного? – поднял брови сосед. – Вот её, – сосед кивнул в сторону молодой женщины, – громко назвал красивой. Ну и что? Вы заметили, как она улыбнулась? ..

Почему тянет меня так подробно сказать о нём, о чукче с машиной, о стюардессе, о мальчике с голубым шаром, обо всех остальных, весёлых или хмурых, усталых или бодрых, пожилых или молодых? Каждое необязательное, пустяковое слово, движение, взгляд, поступок – всё это будет кому-нибудь на свете нужно. Кому?

– Таким словам ни одна баба не обидится… Хотя, между нами говоря, если б кто знал, как невыносимо скучно иметь при себе постоянно только лишь красивую женщину и больше ничего, – добавил непонятный человек с газетами.

В салон вошла стюардесса. На лёгкой тележке она везла кофейный дымок и всё, что к нему полагалось. Чуткие глаза моего соседа повернулись к ней. Стюардесса подошла к нашим креслам. Сосед взял у неё поднос, подчёркнуто элегантно, едва заметно склонив голову.