Сон, ставший жизнью - Андрей Сиротенко

Художник тем временем успел выйти за калитку и пройти добрую сотню шагов по направлению к автобусной остановке. Как раз этой дорогой я шёл в том кошмарном сне к своему дому. Я тряхнул головой, приводя свои мысли в порядок, и выскочил вслед за ним. Первым делом мой взгляд упал на высохшую землю. Пыль почему-то не оставила на себе отпечатков обуви художника. Мои догадки о странности приходившего ко мне человека стали подтверждаться. Художник очень быстро удалялся из поля моего зрения, минуя с завидной легкостью поворот за поворотом. Вскоре его тощая фигура исчезла совсем, оставляя после себя лишь бессменную полоску горизонта, полностью очищенную от облаков.

Он ушёл, а я продолжал стоять и упрямо смотреть ему вслед, пытаясь в последний раз убедить себя не верить в реальность увиденного ночью. Ветер настойчиво дул мне в глаза, заставляя их слезиться. Я прислушался к своему сердцу. Раньше я никогда не замечал, как оно билось. Да и вообще не имел привычки прислушиваться к работе своих внутренних органов или тела вообще. А теперь мне казалось, что оно как будто сбивается с ритма. Замирает на мгновение, наверстывая после паузы двумя-тремя робкими ударами ранее заданный темп. Неприятное ощущение…

Хорошо! Всё увиденное – правда, и мне придётся пережить все свои кошмары от начала и до неувиденного конца. Интересно, какое видение окажется первым? Неужели неведомая сила, решившая поиграть со мной в эту непонятную игру, начнёт с моих самых далёких детских грёз? Забавно будет на это посмотреть, учитывая то, что в некоторых юношеских кошмарах я практически умер…

Кладбище! Художник говорил про кладбище! Именно туда, как сказал он, понесли мой гроб. Часа два назад… Значит, дойти ещё не должны были успеть.

Я резко повернулся на пятках и быстрым шагом устремился к деревенскому кладбищу. На что я надеюсь? Встретить гроб с самим собой в роли покойника? Или увидеть того рыжебородого деда во главе процессии? Смешно. И всё-таки ноги несли меня по ровной дороге вперёд. Справа остался маленький деревенский магазин, который работал три раза в неделю. Именно в эти дни туда и привозили хлеб. Ещё там продавались некоторые вещи, необходимые в быту, печенье, вода и несколько сортов конфет. Привоз чего-то другого был настоящим праздником для всех жителей деревни, так как он случался лишь раз в месяц, а то и в два. В «другое» входили такие товары, как гвозди, одежда и тетради. Школа у нас была одна. Находилась она в четырёх километрах от моей хаты, причём из деревенских я жил ближе всего к ней. Помню, когда-то очень давно первые три класса и я ходил туда. Особенно тяжко было зимой. На снег, доходивший порой мне до пояса и заставлявший с боем преодолевать каждый новый сугроб, я не жаловался, а вот сильный мороз существенно затруднял регулярное посещение школы. Бывало, выберешься туда на день, а потом неделю лежишь в постели с высокой температурой, чтобы, вылечившись, снова всё повторить по кругу. Но мне хотелось учиться, и ради этого я переехал в город.

А ещё в нашем магазине была самая настоящая сигнализация, часто будившая меня по ночам. Я не знал, кому надо было охранять товары. В деревне у нас не воровали. Пили по-чёрному, но не опускались до кражи, стараясь зарабатывать на самогонку своими руками. Вот и приходилось мне чуть ли не каждую ночь подскакивать в кровати под заунывные звуки сигнализации, возвещавшей о том, что кто-то покусился на содержимое магазина. Зачастую этим подлым вором оказывался чёрный кот по имени Васька, почему-то всегда решавший поточить когти о деревянный косяк железной двери этого сооружения глубокой ночью. Может, в нём поселилась душа бывшего разбойника или душегуба, как объясняли деревенские его поступки, я точно не знал. Заканчивалось всё каждый раз тем, что еле разлепившая глаза продавщица, жившая через дом от магазина, прибегала на место преступления в том, что успела накинуть на себя, и, всплеснув руками от досады, спасала испуганное животное от противной звуковой атаки. Кот мурлыкал и тёрся о её ноги. Продавщица гладила его по холке, грозила пальцем, просила так больше не делать и снова отправлялась спать. Но через пару ночей всё повторялось точь-в-точь.

За магазином располагался дом той самой старухи Анны, умершей уже с полгода назад. А ещё за ним находился прекрасный сад с яблонями…

Я шёл дальше, миновав уже и живописное сборище скирд, и картофельное поле, принадлежащее деду Коле и его сыну. Несмотря на то, что хозяева жили довольно далеко от этого места, поле всегда было ухоженным и давало лучший урожай в нашей деревне. На стеблях картофеля даже вездесущих колорадских жуков практически не было, в отличие, например, от моего огорода. Я едва успевал выносить их вёдрами с огорода на дорогу и сжигать, облив прежде керосином. Дед Коля был несказанно добрым человеком. Сотни, если не тысячи раз, он просто так возил меня на телеге в лес за грибами и до автобусной остановки, провожая тем самым в город и ожидая моего скорого возвращения. Платы никакой он за это не брал. Разве что какую-нибудь историю просил рассказать. Но у меня их было хоть отбавляй.

– Здоров, Максим, брат! – чей-то голос сбил меня с узенькой тропинки воспоминаний, вернув обратно на пыльную дорогу, ведущую в лес и проходящую мимо деревенского кладбища.

– Привет-привет! – я протянул руку вперёд, узнавая в человеке своего односельчанина и по совместительству друга Степана. – А ты откуда?

– Из леса. Ходил ограду чинить на могилке отца, – он показал мне грязные руки.

– Слушай, – слова не хотели лезть из моего горла, подчиняясь мозгу, вовсю кричавшему, что не стоит делиться такой чушью с первым встречным, пусть он и лучший друг. Ведь не факт, что кто-то поверит в подобное. Но я переборол серое вещество и подчинил себе непослушный язык. – А ты не видел по пути людей с гробом?

– Ты что, смеёшься? ! Какие похороны утром? ! – Степан придирчиво осмотрел меня. – Что у тебя с глазами? Всегда же карие были…

– А сейчас какие?

– Зелёные… зелёно-карие, – поправил сам себя Степан, подаваясь чуть вперёд ко мне. – Да и волосы у тебя темнее были. А сейчас светлые стали. Странно как-то… Краской, что ли, мылся какой? Как там женская штуковина такая называется?

– Да не мылся я никакой хной! – несколько раздраженно ответил я, растрепав правой рукой волосы.