Лето - Али Смит

«Это должно было вызывать смех, – сказала она. – Напоминало мультфильм. Фильм был немой, но все при этом смеялись и веселились».

И тут она заплакала. Отец сказал что-то вроде как успокаивающее, но Роберт Гринлоу почувствовал, что отца это в общем-то не колышет, что он уже сыт по горло. Намека она не поняла и никак не угоманивалась. Рассказала отцу о другом домашнем кино про деревенскую ярмарку, в котором люди в одежде немецких граждан якобы подметали улицы огромными мультяшными метлами, а сметали они людей в костюмах карикатурных евреев.

Больше всего ее расстраивало, говорила она, что прошлое и настоящее пересекались – тогда было такое карикатурное время, и такое же карикатурное время сейчас.

Она долдонила все это сквозь рыдания. Отец в конце концов заснул или просто притворился, и Роберт Гринлоу его за это не винил.

Что с ней не так?

По телевизору и по всему интернету вечно эта нескончаемая лабуда про нацистов. Роберт видит ее всю свою жизнь.

Тем временем внизу гостья явно только что сообразила, что отец с подружкой живут в соседнем доме.

Она делает какой-то комплимент насчет того, что они решают вопросы по-взрослому.

Мать говорит, в мае жениться – век маяться.

Родители у Роберта Гринлоу – обхохочешься.

Грызутся, потому что теперь, когда они такие древние, смерть подбирается к ним все ближе и ближе.

Отец: Человек счастлив только после смерти.

Мать: Наложи на себя руки – и будешь счастлив.

Отец: Знаешь что? Это ты меня в могилу загонишь.

Вспомнив эту конкретную ссору, Роберт Гринлоу забывает, где находится, забывает об осторожности, мысленно опирается на воспоминание о ссоре, даже не замечая, что его тело опирается в прямом смысле, и, расслабившись, ненароком ставит обе ноги на скрипучую ступеньку.

СКРИП.

Блядь.

В гостиной все умолкают.

Затем мать подходит к двери гостиной и смотрит наверх. Она видит его макушку.

Роберт? – говорит мать.

Драматическая пауза.

Мать приходит в себя и поднимается на три ступеньки.

А почему это ты не в школе? – говорит она.

Она говорит это с родительским возмущением, а не привычным безучастным тоном, ведь у них гости.

Роберт Гринлоу поднимается и становится даже выше ее.

Вообще-то в одной из своих квантовых жизней я сейчас в школе, – говорит он. – И у меня, м-м… (он проверяет время у себя на телефоне) математика.

Мать без понятия, что значит «квантовый» и о чем говорит сын. Посему. Она смотрит на него в растерянности.

Ну и Роберт Гринлоу, квантовый сын, знающий, что может отделаться легким испугом, если просто поведет себя так, будто обладает правом и верит в свое право делать то, что сейчас делает, решает занять вышестоящее положение, расправив плечи и отвернув голову, и как ни в чем не бывало спускается по лестнице.

Ах да, Роберт, – говорит мать. – Куда ты дел дистанционку?

Дистанционка – это я, – говорит он, словно Дистанционка – это антигерой, обладающий, конечно же, сверхспособностью дистанцироваться.

Где она? – повторяет мать.

Сейчас уже где-то очень далеко отсюда, – говорит он, входя в гостиную.

Потому-то ее, наверное, и называют дистанционкой, – говорит прекрасная гостья.

Роберт: Солнечный удар, впервые в жизни.

Впервые вообще.

Его фамилия испаряется. Он становится всего-навсего Робертом, просто Робертом, кем-то необремененным – он очень давно таким не был, с тех пор как забыл, что может.

Все теперь другое.

Все – изменилось.

Гостья прекрасна.

Мать называет ее имя.

Гостью зовут Шарлотта.

Имя ШАРЛОТТА загорается словом на неоновой вывеске.

Гостья по имени Шарлотта озаряет эту комнату.

Роберт чувствует себя тоже неоновым, его пронзает молния, он светится, только взгляните на его руки, кисти, из-за гостьи он тоже стал излучать свет. Нет, он и есть свет, подлинный свет, собственно свет. Более того – он такой же свет, как в слове «рассвет».

Одно слово переполняет его с детства. Это слово «радость». Он никогда раньше не задумывался над этим словом, ни разу в жизни, а теперь его «я» вырвалось из темноты на свет, широко расставив руки, словно готовые принять в себя все: весь мир, вселенную вокруг со всеми ее галактиками, он подносит их к свету, его свету, ведь теперь ничего никогда не закончится, все бесконечно. Словно стал понятен разбитый вдребезги свет, ранее заточенный у него внутри, похожий на лампочку, раскрошенную на острые осколки у него под ложечкой, стало ясно, чем этот свет был, есть и может быть, а теперь он собирается и превращается в ЯЙЦО СВЕТА, ну да, если честно, яйца будто наполнены светом, и кончик члена, нет, весь член, и кончики пальцев на ногах и руках, кончик носа, все тело стало заостренной веточкой на дереве, крона которого – сеть чистого света.

!

Привет, – говорит гостья по имени Шарлотта.

Привет, – говорит он.

Гостья.

Гостья из другого мира.

«Очевидно, существует некая сила, которую тела прилагают друг к другу посредством самого своего присутствия»:

цитата Эйнштейна, там на стене его спальни в горних высях дома. Вообще-то Эйнштейн сказал это о Ньютоне, открывшем закон всемирного тяготения. Но гляньте, что это означает на самом деле.

!

Теперь Роберту впервые ясно, что Эйнштейн был влюблен, был движим любовью – любовью ко всему.

Роберт видит руку сестры.

На руке бинт.

Сестра машет ему забинтованной рукой.

Привет, – говорит она.

Ну да, привет, – говорит он. – Все хорошо?

Можно и так сказать.

Ой – здесь еще и мужчина.

Пока Роберт [Гринлоу] подслушивал на лестнице, не слышно было никакого мужчины.

Кто он?

Этот мужчина пришел сюда вместе с гостьей?

Мужчина пришел сюда вместе с гостьей.

Но они с гостьей вместе?