Лето - Али Смит

Мать пожимает плечами, глубоко вдыхает, выдыхает воздух к потолку и театрально смеется.

Дело с концом, – говорит сестра. – Нам уж точно конец.

Так будет лучше, – говорит мать. – Для всех. В результате.

Эйнштейн говорит, что будущее – это иллюзия, – говорит Роберт. – А также прошлое. А также настоящее.

Нельзя остановить изменения, – говорит мужчина, пришедший сюда с прекрасной гостьей Шарлоттой.

Это первое, что услышал от него Роберт.

Изменения просто наступают, и все, – говорит мужчина. – Наступают в силу необходимости. Нужно с этим смириться и извлечь что-нибудь из их влияния на тебя.

Превращение, – говорит Шарлотта. – Это всегда ответ на то, что не имеет ответа. Даже если это означает превращение в жука, по версии Кафки.

Ой, обожаю Кафку, – говорит мать. – «Книга должна стать топором, чтобы разбить замерзшее море у нас внутри». По-моему, это одно из самых прекрасных высказываний.

Роберт переводит взгляд с мужчины на Шарлотту и опять с Шарлотты на мужчину. Нет. Они не спят друг с другом. Это всегда заметно. Между ними что-то есть. Но не это.

И мне стало интересно, – говорит мужчина. – Интересно, ваша подруга, в смысле, ваша соседка, как ее – Эшли?

Эшли, – говорит мать.

Она говорит это так, будто Эшли – ее собственность.

Интересно, у Эшли проблемы с речью, – говорит мужчина, – поскольку очень многое нужно сказать?

Ты имеешь в виду ощущение, будто сам служишь помехой для речи? – говорит Шарлотта.

Она говорит это красиво.

(Роберт раскрывает рот, и оттуда доносится шепот. )

Да.

Чего-чего, Роб? – говорит сестра.

Просто последнюю пару минут она недоверчиво его разглядывала. Она поднимает одну бровь. Затем переводит взгляд с него на Шарлотту и обратно на него и поднимает другую бровь.

Потому что… потому что книга Эшли как раз об этом. В смысле, о речи, – говорит Роберт.

Книга? – говорит мать.

Она пишет книгу, – говорит Роберт. – Ну, писала.

Эшли пишет книгу? – говорит мать.

Откуда ты знаешь? – говорит сестра.

Я ее читал. Немного, – говорит Роберт.

Эшли? – говорит сестра. – Разрешила тебе читать книгу? Которую сама пишет?

Она о лексике, – говорит он. – В политике. Главы названы словами или фразами.

Например? – говорит мать.

«Надувательство», – говорит он. – «Зубрилка». «Народное правительство». «Бой Биг-Бена». В конце есть раздел с объяснением слов. «Современная лексика». Там рассматриваются значения и история возникновения таких слов, как «леттербоксинг» или, э… «жопошники».

Слово слетает у него с языка раньше, чем он успевает опомниться. Он краснеет. Сестра хихикает.

Жопошники? – спрашивает Шарлотта. – И что она об этом пишет?

Ну типа, – говорит он. – Это слово происходит от слова, означающего, м-м…

(о нет)

ягодицы.

Сестра опять над ним хихикает.

Ты покраснел как помидор, – говорит она.

Дальше, – говорит Шарлотта.

Типа оно также означает «никчемный», – говорит он, – или «тот, кто плохо работает», или «ленивый, безответственный», или «бездомный человек». Так что в конечном счете это слово означает не только «гей», ведь оно заключает в себе и весь прочий подтекст.

Подтекст. Фантастика, – говорит Шарлотта.

Есть глава и про слово «фантастика», – говорит он. – О том, как политики постоянно твердят, какая сейчас везде фантастика, какая будет фантастика, и о том, что это слово всегда должно стимулировать фантазию. А еще глава о том, что политики все время говорят о происходящем с точки зрения Второй мировой войны, чтобы люди были преданными, приняли их сторону и прониклись патриотическим духом.

Как эта книга называется? – говорит мать.

«Имморальное воображение», – говорит он.

Мать презрительно фыркает.

Ну, приплыли. Не существует такого явления, как имморальное воображение, – говорит мать. – Ведь не существует и такого явления, как моральное воображение. Сама мысль о том, что воображение как-то связано с моралью, сомнительна.

Н-да, – говорит мужчина.

Можно вообразить что угодно, – говорит Шарлотта. – Но любой человеческий поступок, даже акт воображения, подразумевает моральный контекст.

Да, – говорит Роберт. – Подразумевает, мам.

Но это же не означает, что воображение морально или имморально само по себе, – говорит мать.

Это предполагает, что мы вообще живем в соответствии с каким-нибудь этическим кодексом, – говорит Шарлотта.

Роберт очень энергично кивает.

Сестра смотрит на него и смеется.

Воображение свободно, как ветерок, – говорит мать.

Ну да, но ветерок-то не свободен, – говорит сестра. – На него влияет изменение климата, а теперь и ухудшение климата.

Ладно, не ветерок, но оно свободно, как… как самое свободное, что можно вообразить, помимо ветра, – говорит мать.

Ну в том-то и беда, – говорит Шарлотта. – Все зависит от того, что можно вообразить. А это обычно зависит от «духа времени» и от того, кто или что влияет на массовое воображение.

!

Она такая умная, что Роберт чувствует себя слабаком. Он сидит прямо, как певчий в церкви, у которого никогда не сломается голос. На нем эта одежда певчих типа блузы. Она ослепительно белая. Он никогда не чувствовал себя таким неприметным. Никогда не чувствовал себя таким чистым, от макушки до самых ногтей на ногах. Он был дочиста отмыт светом. Теперь он понимает, почему порнуха – совсем не то же самое, что любовь. Невозможно вытворять все это так бездумно, так оскорбительно с тем, кого так… так искренне боготворишь.

Боготворить! Разве он когда-нибудь думал, что употребит подобное слово в своей жизни?

Мать все еще разглагольствует.

Воображение может делать и делает все, что ему заблагорассудится, – говорит она.

«Не может, – думает Роберт. – Не должно».

Как Роберт с сиденьями велосипедов? – говорит сестра.