Опомнись, Филомена! - Татьяна Коростышевская

Чумные доктора отошли к двери, я отпрянула.

– Человечек-то совсем протек…

– …что скажет…

– …уже не нужен… нанял людей, они доставят…

– …убивать нельзя, лишить памяти и…

Какой интересный разговор! И как жаль, что долетает он до меня урывками.

– …кукол сжечь, никаких следов…

– Маэстро Дуриарти, – громко проговорил «доктор», – внемлите приказу вашего господина!

– Внемлю! – Кукольник орал. – Слушаю и повинуюсь!

Приказа я не расслышала, потому что вдруг осознала близость собственного провала. Сейчас клювастые посетители выйдут, а тут синьорина Саламандер-Арденто.

Я побежала к тюкам и ввинтилась в них, как штопор в винную пробку.

Проследить за «докторами», найти выход и бежать.

Ногтями я разодрала упаковочную ткань и занавесила шерстью наблюдательное отверстие. Черные фигуры проследовали через хранилище к дальней стене, там произвели некую манипуляцию с торчащим из кладки штырем и один за другим скрылись за отъехавшей в сторону плитой.

Пережидая, пока «чумные доктора» удалятся на безопасное расстояние, я вернулась к двери кузни. Куклы строгали, маэстро Дуриарти нахлобучивал голову на манекен. Волосы манекена были того же оттенка, что и платье.

Безумец отошел, любуясь своей работой, потом быстро шагнул, наклонился и прижался ртом к фарфоровым губам манекена. Это не был поцелуй, ну, по крайней мере, с моего места он так не выглядел. Похожее действо я наблюдала, когда Франциско наглотался морской воды, а Филиппо вдувал в него воздух.

Кукольник отстранился, и женщина ожила. Ручка поднялась, поправляя голубой локон.

– Получилось! У меня получилось! – Маэстро исполнил что-то вроде танца и велел, обернувшись к деревянным куклам: – Упакуйте ее в ящик.

Манекен с глухим стуком упал.

– Стронцо! Нет, болваны! Она не ожила. Ее нельзя паковать! Отойдите, дуболомы!

Маэстро принялся хлестать фарфоровые щечки, дуть в кукольный рот, даже энергично помассировал грудь, видимо, в попытке запустить сердце. Наконец он сдался. Сел на пол и проговорил с оттенком радостного удивления:

– Я покойник! Если через час у меня не будет волшебного дара моря, я умру.

Испытав невольную жалость к чужому фиаско, я отвернулась от двери. Оставаться здесь дольше становилось опасно.

– Дуболомы! – кричали за моей спиной. – Отыщите мне деву! Любая сойдет. Быстро, быстро…

Я понеслась к стене, будто ошпаренная. Повисла на штыре, так и эдак его поворачивая. Деревянные ноги кукол застучали по полу, как козлиные копытца. Меня схватили за платье, потащили.

– Не смейте! – орала я. – Вы еще не знаете, с кем связались! Я…

У кукол не было даже ртов, а глаза горели нехорошим светом. Забавно, носами для своих созданий маэстро озаботился, но как бы не до конца. Из тесаных шаров, изображающих головы, торчали сучки с вырезанными в них ноздрями.

Спина больно ударилась о доски верстака, чудовищные деревяшки держали мои запястья и лодыжки, прижимая их к столешнице. Каждая из тварей была сильнее меня. Кукольник чем-то быстро залепил мне рот.

– Это фарфор, милая, – ласково сообщил он, – на губах его незаметно, но шевелить ими тебе он не даст.

Я немедленно попыталась. Безуспешно. Теперь мне были отчетливо видны глаза кукольного мастера. В них вовсе не было зрачков, а радужка пульсировала алой спиралью.

– Молчаливая и прекрасная, – вещал безумец. – Да не дергайся ты, через пару дней нашлепка рассосется. А я к тому времени буду уже далеко… и живым…

Он запнулся, мысли его перескочили на другую тему:

– Ты плохо одета. Ни один синьор не покусится на эти лохмотья. Болваны, разденьте ее. Другое платье, снимите с той. Выполнять!

Я мечтала об обмороке, о забвении, о смерти. Но мироздание такого подарка преподносить мне не собиралось.

Обнаженной я оставалась недолго. Деревяшки обрядили меня в голубое платьице, надели на босые ноги атласные туфли.

Чуть повернув голову, я посмотрела на голую фарфоровую куклу, лежащую у камина. Ее прекрасное лицо с широко открытыми фиалковыми глазами было неподвижно, а потом левый глаз мне подмигнул.

«Она жива! – заорала я мысленно. – Эта… путтана вас дурачит! Хватайте ее! Отпустите меня! »

Безумец, вместо того чтоб услышать мои мысли, приказал:

– Тряпье в огонь.

«А-а-а! – От беззвучного крика заложило уши. – Чикко! »

Саламандры принялись за дело. Язычки пламени весело разбежались по шелку и атласу, моих ноздрей коснулся ни с чем не сравнимый аромат горящего сандала. Взгляд затуманился, но зажмуриться я не смела. Двенадцать саламандр! Жар, вызванный для обжига фарфора, сейчас превращал в пепел мою драгоценность.

Я сморгнула слезы. Дюжина огненных ящерок кружила в танце вокруг полупрозрачной сферы, они сплетали хвосты, взмахивали лапками, изгибались и подпрыгивали. Сфера вспыхнула так ярко, что на мгновение я ослепла. Когда зрение вернулось, яйца в камине не было, зато алая крошечная саламандра стрелкой шмыгнула на верстак. Я ощутила шевеление волос на затылке и прохладные лапки, охватывающие мое ухо.

«Чикко! Девочка моя. Если бы не жар двенадцати…»

Додумать приятную мысль мне не дали. Деревянные болваны, понукаемые кукольником, уложили меня в деревянный ящик, закрепили руки, ноги и даже шею атласными лентами и опустили крышку.

Стало темно.

Крошка-саламандра сжимала пальчиками мою мочку. Как приятно. Раньше мне приходилось держать в руках огненных саламандр, разумеется, надев перед этим перчатки. Кожа зверьков всегда была обжигающе горячей. Моя же Чикко излучала мятную прохладу.

Ничего, мы справимся. Подруги меня разыщут. Встревожатся, что меня давно нет, пойдут проверить.

За пределами моего гроба меж тем происходили какие-то события. Кажется, там кипела драка. Ну, судя по звукам. Дерево ударялось о дерево, кукольник лепетал что-то вроде: «Как же так, щепка от щепки, ваш папенька Джузеппе…» Потом он охнул и затих.

– Папенька Джузеппе, – произнес некто глубоким женским контральто.

И топот десятка деревянных ног, а после – тишина.

Бунт кукольного воинства? Побег?

Дергая руками и ногами, я попыталась освободиться от пут. Немедленно стало жарко.

– Он мертв? – трескучий мужской голос.

– Сопит и воняет.

«Чумные доктора» вернулись.

– Его кукла тоже. – Похлопывание по крышке моего ящика. – Я ее чую.