Антоний и Клеопатра - Колин Маккалоу

Октавиан читал и перечитывал довольно смелое послание, сердце его колотилось в груди. На этот раз от радости. Наконец-то судьба ему улыбнулась! Кто бы мог поверить, что Кален умрет?

Он послал за Агриппой и спешно освободил его от обязанностей городского претора, чтобы тот мог надолго уезжать. Городской претор не имел права отсутствовать в Риме больше десяти дней подряд.

– Забудь обо всем! – крикнул Октавиан, протягивая письмо. – Прочти это и порадуйся!

– Одиннадцать легионов ветеранов! – прошептал Агриппа, сразу оценив открывающиеся возможности. – Тебе нужно прибыть в Нарбон прежде Поллиона и Вентидия. Им ближе до Нарбона, так что молись, чтобы новость до них пока не дошла. В военном деле Кален-младший не стоит и пряжки от отцовской кальцеи. – Агриппа помахал листком бумаги. – Вообрази, Цезарь! Дальняя Галлия готова покорно лечь к твоим ногам!

– Мы возьмем с собой Сальвидиена, – сказал Октавиан.

– Это разумно?

В серых глазах отразилось изумление.

– Что заставило тебя усомниться в разумности моего предложения?

– Только то, что наместник Дальней Галлии командует огромной армией. Сальвидиену это может вскружить голову. Ведь ты, я думаю, намерен отдать ему провинцию?

– Может, возьмешь Дальнюю Галлию себе? Если хочешь, она твоя.

– Нет, Цезарь, не хочу. Слишком далеко от Италии и от тебя. – Он вздохнул, пожал плечами, словно сдаваясь. – Я больше никого не могу предложить. Тавр слишком молод, что касается остальных, нельзя надеяться, что они справятся с белловаками и свевами.

– Сальвидиен справится, – уверенно сказал Октавиан, похлопав своего самого дорогого друга по руке. – Мы отправимся в Дальнюю Галлию завтра на рассвете и поедем так, как ездил мой божественный отец, – галопом в двуколках, запряженных в четыре мула. Это значит, Эмилиева дорога и Домициева дорога. Чтобы быть уверенными, что мы всегда сможем добыть свежих мулов, возьмем эскадрон германской кавалерии.

– У тебя должна быть круглосуточная охрана, Цезарь.

– Не сейчас, я слишком занят. Кроме того, у меня нет денег.

Агриппа удалился. Октавиан прошел через Палатин к спуску Виктории и к дому Гая Клавдия Марцелла-младшего, своего шурина. Неспособный и нерешительный консул в тот год, когда Цезарь перешел Рубикон, Марцелл приходился братом и кузеном двум главным ненавистникам Цезаря. Пока Цезарь воевал против Помпея Великого, он скрывался в Италии и после победы Цезаря был вознагражден, получив руку Октавии. Для Марцелла это был брак и по любви, и по расчету. Союз с семьей Цезаря означал защиту для самого Клавдия Марцелла и унаследованного им огромного состояния. Он действительно любил свою жену, бесценное сокровище. Октавия родила ему девочку, Марцеллу-старшую, мальчика, которого все называли Марцеллом, и вторую девочку, Марцеллу-младшую, известную как Целлина.

В доме было неестественно тихо. Марцелл был очень болен, и его жена, обычно мягкая, строго-настрого приказала, чтобы слуги не болтали громко и не шумели.

– Как он? – спросил Октавиан сестру, целуя ее в щеку.

– Врачи говорят, вопрос нескольких дней. Опухоль злокачественная, она разъедает его изнутри.

В больших аквамариновых глазах стояли слезы, проливавшиеся только на подушку, когда Октавия ложилась спать. Она искренне любила мужа, которого ее приемный отец выбрал с полного одобрения ее брата. Клавдии Марцеллы не были патрициями, но принадлежали к очень старинному и знатному плебейскому роду, что сделало Марцелла-младшего подходящим мужем для женщины из рода Юлиев. А Цезарю Марцелл не нравился, и он не одобрял этой партии.

Ее красота еще больше расцвела, подумал Октавиан, жалея, что не может разделить с ней горе. Ибо хотя он и согласился на этот брак, он так и не смог примириться с человеком, который обладал его любимой Октавией. Кроме того, у Октавиана имелись планы, и смерть Марцелла-младшего могла содействовать их осуществлению. Октавия переживет эту потерю. Старше его на четыре года, она наследовала все черты Юлиев: золотистые волосы, глаза с голубизной, высокие скулы, красивый рот, а спокойствие, которое она излучала, притягивало к ней людей. Что еще важнее, она в полной мере обладала знаменитым даром большинства женщин из рода Юлиев: делать счастливыми своих мужей.

Целлина была еще грудной, Октавия сама кормила ребенка, и это удовольствие она не уступала няне. Поэтому она почти не покидала дом и часто не выходила к гостям. Как и ее брат, Октавия была очень скромна. Ни перед одним мужчиной, кроме мужа, она не оголяла грудь, чтобы покормить ребенка. Для Октавиана она была олицетворением богини Ромы, и, когда он станет неоспоримым хозяином Рима, он поставит ее статуи в общественных местах – неслыханная честь для женщины.

– Можно мне увидеть Марцелла? – спросил Октавиан.

– Он не хочет никого видеть, даже тебя. – Она поморщилась. – Это гордость, Цезарь, гордость щепетильного человека. В его комнате неприятно пахнет, сколько бы слуги ни убирали и ни жгли благовоний. Врачи называют это запахом смерти и говорят, что его не истребить.

Он обнял ее, поцеловал ее волосы:

– Сестричка, любимая, могу ли я чем-нибудь помочь тебе?

– Ничем, Цезарь. Ты утешаешь меня, но ничто уже не утешит его.

Ну что ж, тогда никаких нежностей.

– Я должен уехать, наверное, на месяц, – сообщил Октавиан.

Октавия ахнула:

– Вот как! Ты должен? Да ведь он и полмесяца не протянет!

– Да, должен.

– Кто же организует похороны? Выберет похоронную контору? Найдет нужного человека для надгробной речи? Наша семья стала такой маленькой! Войны, убийства… Может быть, Меценат?

– Он в Агригенте.

– Тогда кто? Домиций Кальвин? Сервилий Ватия?

Он взял ее за подбородок, поднял голову, посмотрел ей в глаза, не скрывая боли, и медленно произнес:

– Думаю, это будет Луций Марций Филипп. Я бы этого не хотел, но он единственный, кто не вызовет толков в Риме. Поскольку никто не верит, что наша мать мертва, какое это имеет значение? Я напишу ему и скажу, что ему разрешено возвратиться в Рим и поселиться в доме своего отца.

– У него может появиться желание бросить эдикт тебе в лицо.

– Хм! Он подчинится! Он соблазнил мать триумвира Цезаря, божественного сына! И только она спасла его шкуру. О, как бы я хотел состряпать дело об измене и угостить этим его эпикурейское нёбо! Даже мое терпение имеет границы, и ему это хорошо известно. Он подчинится, – повторил Октавиан.