Штурм бункера - Дмитрий Володихин

– Си, сеньора. Браннер – это еще одна проблема. Но ему-то я могу, на худой конец, реально заплатить.

– Ха! Если Браннер захочет именно денег. Ты ведь знаешь его странности.

Он почувствовал, что руки наливаются гневом. С четверть минуты не отвечал ей. Потом сказал:

– Разберемся на месте. Он меня знает, я его знаю. Надо будет, удавлю его. Это должно быть понятно.

Сана выдала ему вторую улыбку – какая щедрость!

– Вот это – мой Кабан! Проснулся, боги хаоса, от спячки! Ладно, понимаю тебя, хоть ты и редкий дурак. Ладно. А когда вернешься, я порву тебя в клочья.

– И я тебя тоже. Очень сильно… – ответил Фрост потемневшему голоэкрану.

Ты готов терпеть от бабы черт знает что, потому что она – единственная. Та самая. И тут ничего не исправишь. Так устроен мир.

Мужчину – прибил бы до смерти.

7

– Послушай, милая Су! У нас с тобой все здорово. Да нет, у нас с тобой все круто. У нас с тобой вообще все так хорошо, что лучше почти не бывает…

…Она разнежилась на постели, ей хотелось курить, в юности она обязательно курила после того как. Потом это стало знаком грубости, варварства, и она перестала курить, она просто просила банку пива или сама приносила банку пива себе и очередному ему. Но не так давно и пиво пошло под откос: тоже, говорят, варварство… Что осталось бедной женщине, скажите на милость? Она жевала какую-то резинку со вкусом бекона, хотелось бы сам бекон, но в ней лишних килограммов шесть. Или даже – страшно сказать! – восемь… Ну… или… может быть… де… нет! .. об этом даже думать нельзя. И какой бекон в ее сорок два? Особенно если на самом деле пятьдесят, но мужчине ни к чему эти мелкие подробности. Ей хотелось спокойно лежать, наслаждаясь самой приятной разновидностью утомления в мире, получая удовольствие от журчания его голоса и от его запаха, пропитавшего простыню, воздух в комнате и ее кожу… Но… но…

Слово «почти» ее царапнуло.

– Почти? – уточнила она, еще надеясь, что все это мелочь, ерунда, которая скоро разъяснится и, разъяснившись, истает, пропадет, уплывет с течением жизни в никому не нужные погреба прошлого.

– Почти, – подтвердил он.

– Улле… старый корявый пень… замри на полминутки… я хочу насладиться остатком безмятежности. Я уже чувствую, что ей наступает конец, а ведь самый дорогой и самый редкий товар на свете – это именно безмятежность, если ты не знал, анархический упырь.

Он замер. Голый, тощий, жилистый, корявый, хаос безобразно отросших седин на голове, потемневшее от времени серебряное кольцо с инициалами Дага Тэнга, кумира всех черных поисковиков, чудовищный шрам в том месте, где милому заменили два ребра, одна нога немного короче другой, и в той, которая длиннее, стоит протез – его не видно, этот протез, он внутри, из-за него Седой Петух прихрамывает. Этот дурацкий протез когда-то стоил ему всех накопленных денег, карьеры отличного, буйного штурмовика, и все равно эти коновалы поставили протез как-то так паршиво, что бедный Улле по сию пору время от времени травится болеутоляющими. Лицо всё в рытвинах, как у сильно пьющего человека. Но Улле завязал. Совсем. Ради нее!

Су захотела обнять его, прижаться к нему, но заленилась вставать. Притом что-то темное надвигалось на нее из будущего, и, чувствовала она, простым объятием от этого темного не защитишься.

Она выплюнула резинку.

– Давай, Улле… Что ты там задумал, лихорадка пустынь…

Он поглядел на нее с нежностью и в то же время со странной нерешительностью. Словно хотел и одновременно не хотел приступать к разговору.

– Жаль, что времени у нас совсем немного…

Она ответила механически:

– У нас тобой хоть вся жизнь…

А потом испугалась. Мало времени? Почему мало времени? Она вообще-то надеялась, что станет для него, жизнью ободранного, но крепкого еще мужчины, тихой гаванью. И, кстати, что и он сам будет тихой гаванью для нее. Ей даже как-то представилось: соединяются две тихие гавани, и образуется тихий замкнутый водоем. Скажем, пруд. Нет, это неромантично. Лучше озеро. Скажем, в лесу. В лесах. В густых лесах. На Земле, а не тут, на Марсе. И чтобы в прозрачной голубоватой воде отражалась одна большая луна, а не две маленьких. Вдалеке ото всех. В теплых местах. И никогда никакого холода, никакой зимы. Вечный июль. То есть не совсем вечный, а лет на двадцать-тридцать – сколько они еще протянут? Но, образно говоря, именно вечный июль. Лето без перерывов.

Так почему же времени – мало? Или для него тридцать лет мало? Или у него, вот незадача, мечты на её счет, различающиеся с тему, которые у неё – на его счет? Вот так ему бы мечтать не надо. Ну что это такое, если он так мечтает? !

И тут Улле решился. Он заговорил быстро, ровно, сдерживая волнение.

– Я люблю тебя, Су, мое эфирное создание, я хочу, чтобы мы поженились, но я не могу сделать тебе предложение, потому что ты – живая легенда, а я никто.

Теперь понятно. Вот же она маху дала! Вот же дурака сваляла! Ох. Миллиард лет назад, в смысле ночей двадцать – двадцать пять назад, в каменном веке их отношений, когда она еще не чувствовала, что Улле ей… ну… что Улле ей… что Улле важен… сказала ему, мол, до сих пор она делила ложе только со знаменитыми мужчинами. Мол, он, бывший черный полевик, вскрывший девяносто девять бункеров и крупных полостей, а потом опустившийся на дно удачи, ставший ныряльщиком в бренди, каким-то чудом сохранивший старое приобретение – магазин для туристов и тупых романтиков-хламеров, желавших заняться вольным поиском хабара, – исключение, сделанное ею по слабости и на старости ле… то есть, конечно, не на старости лет, а в туманных эмпиреях осеннего сезона ее жизни… как-то так, да. Правда, очень и очень приятное исключение. Да-да.

Она и думать забыла, а он, выходит, накрепко запомнил. Ох. Мужчины!

Ну да… ей достался когда-то прекрасный пламенный Дессэ, энтузиаст марсианской археологии и археографии, человек, страстный во всем. Неутомимый во всем. Талантливый во всем. Профессор Дессэ, зверски убитый энтузиастами с другой стороны баррикад – бандой штурмовиков. Потом Морис Разу, тоже талант, тоже профессор, но во всем чуть-чуть хуже Дессэ… Зато поэт, и вполне достойный! Чуть погодя профессоров сменил академик Михайлович, русский. Гений. И дурак, что за своими бесчисленными исследованиями потерял ее. Дурак! Дурак. Очень хороший… Вот странно: когда у русских на пустом месте появилось целое направление в науке – марсианская полевая археография, никто ведь не ожидал! Китайцы плевать бы хотели на всю нашу родную марсианскую экзотику, на весь пестрый мир древних рукописей, артефактов, погребений… Англосаксы и наука Израиля сначала тоже отнеслись ко всему этому несколько холодновато, словно заранее знали про древних людей Марса какую-то злую тайну, которой не желали касаться… Немцы откровенно скучали, ну не их это. А вот Академия Наук Российской империи живо выдала на гора целую плеяду серьезных людей, настоящих ученых, и они начали строить фундамент для системы знаний, а не просто плодить каскады отдельных книг и статей… Научный центр в Королеве учредили, а потом маленький, но крепкий университетик… И тогда-то родная Женевская Федерация опомнилась. Надо же, мы отстаем! Призвали французов. Что-то в духе: «Вы достаточно романтичные идиоты и притом достаточно приличные специалисты, чтобы конкурировать с русскими на их поле». Их, можно сказать, вывезли из Парижа, чтобы насадить тут, на Марсе, небольшой скверик французской исторической науки о местных древностях. Они тогда все были молодые: Дессэ, Разу, она сама… И Михайлович тогда тоже не знал, что такое седина… Сменивший его научный маньяк Булкин, опять академик, большой дока в сфере хронологии, старше их всех, почти старик, отлично понимал в винах и в жизни, мог час и два рассуждать про жизнь так, что тебе не хотелось отрываться… И все же он был староват. Его сменил… тот, кого… или что… сейчас называют Траком. Ей хотелось чего-то острого, она и связалась со светилом синдиката. Порой бывало завораживающе страшно… Авантюрист Ловкач, бешеный сорвиголова, молодой, дерзкий до безумия… но тогда ей хватило чести послать подальше подлую романтику барыг от черной археологии… А затем этот злой мальчишка Браннер. Проклятый! На восемь лет моложе нее. Слабее всех ее профессоров и академиков как ученый! Слабее нее самой! Правда, и Разу… нет, с Разу они вровень. Приблизительно вровень. А Браннер – слабее, пусть и добился славы своим трескучим научпопом… Но под одеялом он был адмирал и чемпион, щедро творил технические чудеса и… ушел, мерзавец. Ведь мерзавец же? Определенно. Сущий подлец! И вот, наконец, Улле, владелец магазинчика с двумя продавцами, один из которых он сам… Это… это все же по нисходящей. Хотя… она так притеплилась к нему… к ее Улле.