Вкус к жизни - Александр Пономарев

– Надо же, как у тебя все просто получается! Захотела – взяла. А ты не подумала какая тень упадет на тебя, на меня, на семью если… попадешься? Хотя, о чем это я, в нашем доме обо всем приходится думать мне. Боже мой, какой позор, какое бесчестье. Мало я тебе всякой фигни надарил что ли, негодница?

– Мало, видимо.

Да уж, необычная ситуация возникла в доме Гусевых, беспрецедентная. Но, как всегда в таких случаях бывает, возмущённое удивление постепенно сменилось сначала растерянностью, потом разговором по душам и, наконец, раскаянием.

– Вот так номер, – лепетала ошалевшая от увиденного хозяйка. – Уж чего-чего, а такого цирка я от тебя не ожидала, дорогая.

– Я… я и сама от себя не ожидала, признаюсь. Бес, наверное, попутал. Зашла – смотрю, кулон лежит золотой и необычный. А как узнала, сколько он стоит, меня и вовсе будто перемкнуло. Мой-то ведь точно на такое не раскошелится. Обидно-то как, Господи, – всхлипнула подруга.

– О какой-такой ценности ты тут говоришь? Насколько редка вещь, судить не берусь, но цена этой бижутерии на блошином рынке в Эрмосильо примерно двадцать долларов в базарный день. Слушай моего трепача больше.

– Только-то и всего? – гостья вспыхнула и побледнела одновременно.

– А ты как думала. Двадцать долларов – его потолок, он удавится скорее, чем ради меня на большее разорится.

– Тогда тем более обидно.

* * *

– Никак не пойму, чем ее накрыло сегодня, – задумчиво сказала хозяйка, когда гости скрылись за порогом, – совершенно на нее не похоже. Мужика чужого увести – да, такое вполне ей по силам, долг забыть вернуть – тоже всегда пожалуйста, но, чтобы стекляшки вдруг красть какие-то…

– Я, если честно, тоже в шоке, – с удовольствием поддержал разговор ее протрезвевший супруг. – Впрочем, в жизни каждой приличной девушки всегда что-то бывает в первый раз. А если у человека к тому же нет за душой моральных устоев…

– И не говори, дорогой, запросто докатится до уголовщины. Кстати, Гусев, не знаешь, куда это дочь твоя запропастилась?

Как бы в ответ на ее вопрос в прихожей громко хлопнула дверь.

– А вон и Машка пришла, легка на помине.

– Здрасьте, – в квартиру вихрем ворвалась их блудная дочь и направилась кратчайшей дорогой к холодильнику. – Ну-ка, что тут от вашего праздника жизни завалялось? Ты не обижайся, ма, только я твой кулон сегодня сцапала, пофасонить захотелось. На вот, лови, возвращаю. Сильно расстроилась? – спросила она, не совсем понимая, отчего так округлились глаза у ее матери при виде блеснувшей безделушки. – Ну извини, извини. Однако, скажу тебе, оно того стоило. Аленка, представляешь, аж подурнела от зависти, а Сенька Букин таак на меня смотрееел… Стоп, а этот тогда у тебя откуда? – недоуменно уставилась она на грудь своей матери.

– А это ты, дочь, лучше у него вон спроси, – холодно кивнула мать в сторону своего резко осунувшегося супруга…

Искусство поздравления

Уютно устроившись за обеденным столиком, облизывая время от времени свои лоснящиеся губы, пропитанные расстегаем с кроликом и харчо, начальник отдела информации и печати г-н Смекалов оформлял поздравительную открытку. Поздравление готовилось по случаю грядущего Дня печати – профессионального праздника одного ответственного лица, коему предназначался данный труд.

На лице Смекалова было написано напряжение вольт эдак в триста и вселенская скорбь, а на открытке пока только: «Уважаемый Анатолий Степанович! .. »

К слову, Анатолий Степанович – это директор одного из департаментов того же ведомства, по которому служил сам сочинитель, а если уж быть совсем точным, то непосредственный руководитель взявшегося за перо чиновника.

Вот уж полчаса как Смекалов, обхватив руками горячую плешь и пританцовывая под столом своими толстенькими, обутыми в домашние тапочки из овчины ножками, изо всех сил старался придумать поздравительный текст, но дело у него шло из рук вон плохо. Ему не приходило в голову ровным счетом ничего, разве что щемило висок от глухого раздражения, но оно, как известно, является слабым катализатором вдохновения.

– Ну чего бы такого сочненького написать этой истрёпанной калоше, – ворчал Смекалов, ковыряя огрызком химического карандаша в ухе, пунцовом от усиленных когнитивных процессов.

– Нормальные люди давно уже друг другу СМС-ки шлют, – злился он, – письма электронные отправляют. Этот же индюк облезлый любит, чтобы все было как во время оно. Чин чином. Чтоб почтальон обязательно депешу, как материальное свидетельство верноподданных чувств, домой доставил. Чтобы было, значит, чем на пенсии перед внуками щегольнуть: "Ну-ка, взгляните, детки, какое дед на службе уважение снискал". Вот и я так думаю, на пенсию ему пора, к внукам. Лет уж десять как пора. А он все сидит в своем кабинете, точно истукан с острова Пасхи. И, что самое обидное, ведь не дождешься, когда место мне очистит. Порой даже кажется, что меня самого на пенсию раньше определят. А вот это уже, что называется, идея!

И он, смочив слюной карандаш, ровным почерком вывел: «Желаю вам оставаться еще многая-многая лета на руководстве нашим Департаментом! »

– Сам же будто не видит, что кислород всем перекрыл, – продолжал раздражаться Смекалов. – Впрочем, о чем это я, конечно же, видит, и это доставляет ему глубокое удовлетворение. Дураку же ясно, что не уйдет он по-хорошему, если только не окочурится ненароком. Одна только, прости Господи, надежда, в общем, и осталась. Ух ты, опять неплохая мысль! Ишь ты, как процесс пошёл, однако.

И он, пока не запамятовал, торопливо нацарапал: «Желаю вам богатырского здоровья и кавказского долголетия».

Потом он, уже совсем разойдясь, пожелал начальнику новых трудовых свершений, материальных (куда ж без них! ) благ, и даже (на всякий случай…) побед на любовном фронте…

Наконец чиновник окинул критическим взглядом свои письмена и остался недоволен. Текст показался ему куцым и невыразительным, и, что самое ужасное, не исполненным должного почтения.

– Ты, брат, давай уже, что ли, напрягись. Постарайся еще что-нибудь такое-эдакое закрутить. А то сам еще надуется, не дай Бог, и устроит тебе счастливые времена на весь остаток дней твоих. С таким-то сволочным нравом, как у него, ему это раз плюнуть. Только и умеет, что гнобить и мытарить, мытарить и гнобить. Впрочем, в этом, собственно, и заключается весь стиль его недалекого руководства.