Салюки - Полина Дашкова

– Нет, – жестко сказал Агапкин, – все это сейчас не важно. Твои эпитеты, метафоры – они только игрушки, ты сама отлично понимаешь.

– Понимаю. Но без них не могу.

– Играй на здоровье. Однако вряд ли они защитят от ночных кошмаров. Учти, атаки начнутся нешуточные, не только во сне. Наяву.

– Не защитят, – легко согласилась я, – но утешат. Это уже немало.

Федор Федорович впервые взглянул мне прямо в глаза. В его черных блестящих зрачках я увидела два собственных крошечных лица.

– Ты без всякой дополнительной защиты, одна, в этой своей тонкой шкурке, намерена влезть в самое пекло, – произнес он, и в голосе его слышалась тревога и жалость. – Так вот, учти – оно ледяное.

– Ледяное пекло?

– Да, такой забавный оксюморон. Парадоксы завораживают, гипнотизируют. Когда один человек убьет и ограбит жертву, он преступник. Преступника ловят, судят, наказывают. Но когда одному человеку удается ограбить всю страну и убить миллионы людей, он великая и легендарная историческая фигура. Даже тот, кто признает кровавые факты, находит множество оправданий массовым убийствам. Фигуру ставят на пьедестал, ей поклоняются.

– Поклоняются силе, масштабам, – осторожно заметила я, – в основе этого собственная слабость, мелкость и просто глупость, в которой человек не виноват.

– Не виноват, – эхом отозвался Агапкин, – но боже мой, как виртуозно они умели использовать именно глупость. Что бы они без нее делали?

Мы уже не сидели на скамейке. Мы покинули Миусы, медленно шли по Тверской, по мокрому, зеркально-черному тротуару. Адам ковылял рядом. Я видела наши отражения в лужах, на фоне голубого неба, в стеклянных витринах, на фоне автомобилей и прохожих. Федор Федорович молчал, но я знала, о чем он думает, и он запросто читал мои мысли. Я дала ему понять, что словесный диалог все-таки лучше мысленного, как-то привычней и живей. Откашлявшись после долгого молчания, он медленно, сипло изрек:

– Когда они взяли власть, невозможно было скрыть, что их финансирует германский Генеральный штаб. Продолжалась мировая война. Ленина открыто называли немецким шпионом.

– К шестнадцатому-семнадцатому году Григория Распутина, царицу, а вслед за ней и царя тоже открыто называли немецкими шпионами, – вспомнила я, кажется, совсем некстати.

Но Федор Федорович оживился и заговорил чуть громче, этаким наставительным, учительским тоном:

– Ни Распутин, ни царица, ни тем более царь шпионами не были. Но этот пустой, грязненький миф оказался настолько силен, что сокрушил авторитет монархии, сломал хребет российской государственности. Ленин тоже не был шпионом, но денег брал у немцев много. Сама по себе эта правда никакого значения не имела, однако слухи ползли, ими нельзя было пренебречь, и большевики придумали гениальный ход. Вспомни, какой именно. Это чудесная история. В роман ты ее вряд ли возьмешь, но знать и понимать должна обязательно. Она поможет тебе разобраться в том, что ты называешь внутренней механикой событий. Смотри под ноги, тут ступеньки.

Я остановилась, огляделась. Передо мной был спуск в подземный переход через Тверскую. Я стояла одна, в мокром насквозь платье и дрожала от холода. Федор Федорович исчез вместе с Адамом. Я отнеслась к этому вполне спокойно, поскольку знала, что они вернутся, никуда не денутся. Мне хотелось домой, хотелось поскорей принять горячий душ, переодеться в сухое и теплое, выпить чаю.

* * *

Дома меня встретил мой пес Вася, поздоровался, как обычно, и принялся внимательно меня обнюхивать, вылизывать ладонь, тереться ушами о колени.

– Тебе привет от пуделя Адама, – сказала я, – может быть, вы скоро познакомитесь. Он очень милый, доброжелательный и такой же почтенный старик, как ты.

Вася понимающе завилял хвостом.

Я поймала себя на том, что возможность принять обычный горячий душ кажется мне счастьем, драгоценным незаслуженным подарком. Агапкин сказал: «Чтобы понять ту, другую действительность, ты должна оказаться внутри».

Пожалуй, году в восемнадцатом я бы просто сразу простудилась и умерла от воспаления легких. То есть я бы все равно сбежала из великой эпохи, не по идейным соображениям, а по гигиеническим. Я не могу не мыться. Конечно, на фоне кровавых кошмаров и последовавших за кошмарами грандиозных достижений вроде индустриализации, развития тяжелой промышленности, роста благосостояния советских людей это такая мелочь, ерунда, даже говорить неловко, тем более если обещаны золотые унитазы.

Прав Федор Федорович, парадоксы завораживают, гипнотизируют. Как только Ленин пообещал золотые унитазы, обычные, фаянсовые, исчезли. Их сменили выгребные ямы. Туалетной бумагой служили клочья газеты, нанизанные на гвоздь, и между прочим, газеты следовало сначала тщательно просматривать. Я знаю несколько случаев, когда поводом для ареста послужил газетный портрет Сталина, обнаруженный компетентными органами в сортире на гвозде.

– Какая радость, что можно принять горячий душ у себя дома, в чистой красивой ванной комнате, как прекрасно, что есть нормальная туалетная бумага и много, много всего, чего не было раньше. Как чудесно быть чистой, сидеть в тепле, пить чай и знать, что советская власть кончилась. Ведь она правда кончилась? Как ты думаешь? – спросила я Васю.

Вася издал неопределенный жалобный звук, вздохнул и положил мне лапу на колено. Печенье в вазочке было для него интересней советской власти. А я так упорно продолжала о ней думать, что у меня заболела голова.

Чем глубже я погружалась в великую эпоху, тем нереальней она мне казалась. Ее фильмы, тексты ее учебников и беллетристики походили на мифологию какого-то древнего народа, одуревшего от массовых празднеств, каннибализма и человеческих жертвоприношений. Исторические вехи вроде шалаша в заливе, пломбированного вагона, броневика на Финляндском вокзале бесконечно повторялись, размножались, словно гигантская фантастическая тварь метала икру.

Люди великой эпохи до сих пор искренне верят, что жили хорошо, сытно и весело, как показано в сталинских комедиях. Картинки на экране для них достоверней собственной жизни. В психиатрии это называется галлюцинациями памяти, когда воспоминание создается без связи с действительными переживаниями, продукту фантазии придается ценность действительности.

Сегодняшние историки, ныряя в волны великой эпохи, выныривают обновленные, просветленные, с готовыми ответами в зубах.

Главная причина ВОСР и всего, что за ней последовало, в том, что у Ленина был сифилис мозга и дедушка еврей. Один уважаемый профессор, доктор исторических наук посвятил этому пару увесистых томов, снабженных фотографиями лиц и документов, цитатами, богатой библиографией.