Пыль грез. Том 2 - Стивен Эриксон

И однако Матрона хочет, чтобы вы выбрались на мель, в мой полный угроз мир – и выяснили, как мы с ними справляемся. Чтобы выжить, вам нужна новая стратегия, наш секрет успеха. Но вы ведь так и не поняли? Наш секрет – уничтожение. Мы уничтожаем все вокруг до самого основания, а потом беремся друг за дружку. Пока наконец не останется никого.

Разве не чудесный секрет? Она охотно бы им поделилась, если бы знала как. Научила бы их всем премудростями выживания, и никто, кроме нее самой, не услышал бы завывания множества призраков, атакующих ее душу.

Калит неслась вперед на спине Гунт Мах, чувствуя зуд в ладонях. Судьба все ближе. Я найду свои огненные руки, а потом, Саг’Чурок, ты нам послужишь. Ты, и Гунт Мах, и весь твой народ. Мы покажем вам все ужасы нынешнего мира, куда вы так стремитесь.

Мысли ее сейчас были об их страшном враге, о безликих убийцах к’чейн че’маллей. Она размышляла об этой войне, о геноциде, и решила, что, по существу, все это ровно то же самое, что и войны, которые непрерывно вело человечество. То же самое, и все-таки не совсем. Поскольку… наивней.

Но теперь наступит – теперь она принесет им – такое… Калит ощутила глубокий, болезненный укол.

Укол жалости.

Память передавалась по непрерывной цепочке, от матери к дочери, и жила в каждой из них извечной сплошной историей жизненного опыта. В своем сознании Гунт Мах хранила бесчисленные поколения, заключенные внутри последовательности пейзажей, которая выражала собой неумолимое вырождение, коллапс и распад их цивилизации. Что было невыносимо. Память била в душе неиссякаемым родником.

Любая Матрона рано или поздно сходила с ума: ни одна из дочерей, взошедших на эту ступень, не могла слишком долго сопротивляться потопу. Самцам к’чейн че’маллей такого было не понять: их жизни были идеальны в своей ограниченности, ароматы их личностей – грубы и незаконченны. Их несгибаемая лояльность гарантировалась невежеством.

Она попыталась нарушить эту схему с Саг’Чуроком, предав тем самым беспорочное одиночество Матрон. Но это ей было безразлично. Поскольку прошлые способы все равно уже не работали.

Она вспоминала, как добрая половина континента была сперва выровнена, а потом выглажена словно поверхность замерзшего озера, и по ней раскинулись города – картина подобного масштаба казалась искаженной даже глазам к’чейн че’маллей, будто между величием и безумием нет ни малейшей разницы. Гигантские купола, способные скрыть под собой целый остров, цепи изогнутых башен и шпилей, напоминающие игольчатый гребень на спине дхэнраби. Здания, состоящие из единственной комнаты, столь огромной, что под потолком собирались облака, а внутри тысячами селились птицы, даже не подозревающие о клетке вокруг. Она вспоминала горные хребты, которые оставили в неприкосновенности, словно произведения искусства – до тех пор, пока в период гражданских войн не была осознана их ценность в качестве материала для небесных крепостей, после чего все срыли до основания. Она вспоминала, как глядела на своих сородичей, отправляющихся основывать новые поселения – колоннами в лигу шириной и в двадцать лиг длиной. Она стояла, едва справляясь с собственным весом, и смотрела, как пятьдесят легионов солдат Ве’Гат – по пять тысяч в каждом – маршируют на войну с тартено тел акай. А потом, с той же точки – как они же возвращаются обратно, почти уничтоженные, и следом за ними тянется цепь из павших че’маллей в континент размером.

Она вспоминала родовые муки на’руков и последовавшую жгучую боль от их предательства. Пылающие города, поля битвы, в три слоя заваленные трупами. Охватившие гнезда хаос и ужас, крики боли, сопровождающие поспешные роды. Издевательский хохот прибрежных волн, куда умирающая Матрона испустила кладку яиц в безумной надежде, что из этого получится что-то новое – гибрид, состоящий из одних достоинств и начисто лишенный недостатков.

И многое другое… бегство сквозь мглу и ослепляющий дым… удар когтей убийцы. Приговор, внезапный и бесстрастный. Жизнь, истекающая прочь, наступающее следом блаженство. И горький, едкий привкус, пробуждающийся в наследовавшей дочери, – ведь ничего не забывается, ничего никогда не забывается.

У к’чейн че’маллей все же имелась богиня. Как положено, бессмертная и всезнающая. Той богиней была Матрона, махиби вечного масла. Когда-то давно масло было такой силы, и его было столько, что в качестве священных сосудов требовались сотни Матрон.

Теперь осталась лишь одна.

Она помнила давнюю гордость, давнее могущество. И бессмысленные войны ради того, чтобы утвердить эти гордость и могущество, – пока ни того, ни другого не осталось. Города были стерты с лица земли. Полмира обратилось в пустоши.

Гунт Мах знала, что Гу’Рулл жив. И что убийца Ши’гал станет ее судьей. Не только в этом походе, но и в миг наследования, когда Асиль уже не сможет сопротивляться смерти. Достойна ли будет Гунт Мах вступить в наследство? Это решать Ши’галам. Даже если враг будет в тот миг у самых стен Укорененного, даже если в палатах и коридорах разразится резня, на решение судей это не повлияет. Она будет нестись сквозь перепуганные толпы в поисках укрытия, а трое убийц – неотступно следовать за ней.

Воля к жизни – самый сладкий из запахов.

На спине Гунт Мах несла Дестрианта, почти что невесомую женщину, и чувствовала, как напряжены сейчас ее слабые мускулы, ее хрупкий скелет. В предсмертное мгновение даже ортен обнажает зубы.

Их поход не имел права завершиться неудачей, и однако Гунт Мах неудача казалась неизбежной.

Она будет последней Матроной, а вместе с ней умрет и богиня к’чейн че’маллей. Масло впитается в пыль, воспоминаниям настанет конец.

Оно и к лучшему.

Духи камня, что тут произошло?

Скипетр Иркуллас медленно спешился, в ужасе глядя на полузасыпанное землей бранное поле. Почва словно вздыбилась, чтобы поглотить всех, баргастов и акриннаев. Раздавленные тела, переломанные конечности, лица будто бы содраны прочь песчаной бурей. Другие тела – раздутые, с потрескавшейся, лопнувшей кожей, словно несчастных солдат поджарило изнутри.

Вокруг, оглашая воздух какофонией недовольных воплей, суетились вороны и стервятники, а воины-акриннаи разбрелись по засыпанной долине, извлекая из земли тела сородичей.

Иркуллас знал, что где-то между тел лежит и его дочь. Знание это свернулось у него в кишках тошнотворным узлом и истекало ядом, так что конечности ослабли, а дыхание перехватывало в горле. Он с ужасом думал о том, что ночью придется ложиться спать, тогда боль и отчаяние вернутся, чтобы терзать его. Он будет валяться в ознобе под грудой мехов, страдая от боли в груди, от прокатывающихся по всему телу тошнотных спазмов, тяжело и натужно дыша – почти что в тисках паники.