Пыль грез. Том 2 - Стивен Эриксон

Ничтожная война, в которую вмешалось нечто неожиданное, нечто непознаваемое. Как если бы духи земли и камня бились сейчас в конвульсиях гнева и, может статься, отвращения. Требуя мира. Да, вот что духи хотят сказать мне этим… этим ужасом. С них довольно бессмысленного кровопролития.

Нам следует заключить мир с баргастами.

Он чувствовал себя старым и опустошенным.

Еще день назад казалось, что возмездие сверкает чистотой. Воздаяние было острым, как хорошо отточенный нож. Четыре больших сражения, четыре победы. Кланы баргастов рассеяны и обратились в бегство. По существу, остался лишь один из них, самый южный и самый большой, клан Сэнан. Которым правил некий Онос Т’лэнн. Сейчас к лагерю этого вождя двигались с разных сторон три армии акриннаев.

Наши телеги трещат под весом баргастского оружия и доспехов. Полные заморских монет сундуки. Груды необычных мехов. Украшения, драгоценности, тканые ковры, чаши из тыкв, кривые горшки из плохо обожженной глины. Все, что было у баргастов, теперь наше. Избавились мы лишь от тел прежних обладателей всего этого. Если не считать горстки сломленных пленников.

Мы сейчас что-то вроде бродячего музея народа, которому вот-вот суждено исчезнуть.

И однако я намерен просить мира.

Когда командиры об этом услышат, они станут хмуриться у него за спиной, полагая его за старика с разбитым сердцем – и имея на то полное право. Они тем не менее подчинятся его приказам, но в последний раз. По возвращении домой скипетр Иркуллас будет всеми считаться «правителем на закате седин». Человеком, в глазах которого уже не светится будущее, тем, кто ждет смерти. Но такое рано или поздно случается с каждым. Все, чего боишься, обязательно случится.

Один из воинов передового отряда, Гафалк, подскакал к нему и осадил коня рядом с конем скипетра. Воин спешился, подошел к Иркулласу и встал перед ним.

– Скипетр, мы осмотрели западный склон долины, вернее, то, что от него осталось. Дед Йара, – он говорил сейчас про старшего среди пленных баргастов, – рассказал, что ему как-то довелось сражаться у стен города под названием Одноглазый Кот. Нынешние воронки напоминают ему о, выражаясь его словами, «морантской взрывчатке», только не сброшенной с небес, как это делают моранты. Это больше похоже на то, как взрывчатку используют малазанцы. Те ее закапывают в землю и устраивают так, чтобы все взорвалось одновременно. Оттого земля и становится дыбом. Это что-то вроде гранат. Называются, как он говорит, «ругань»…

– Мы знаем, что в Летере находится малазанская армия, – задумчиво произнес Иркуллас. Потом покачал головой. – Только объясни мне, что им делать здесь. Зачем вступать в битву, к которой они не имеют отношения. Убивая без разбору акриннаев и баргастов…

– В свое время, скипетр, баргасты с этими малазанцами враждовали. Так утверждает Йара.

– И однако, разве наши разведчики видели их силы? Ведет отсюда хоть один след? Эти малазанцы, Гафалк, они что, призраки?

Воин беспомощно развел руками.

– Но что это тогда было, скипетр?

Гнев богов.

– Волшебство.

В глазах Гафалка вдруг что-то вспыхнуло.

– Летерийцы…

– Были бы только рады видеть, как акриннаи и баргасты уничтожают друг друга.

– Но, скипетр, говорят, что после малазанского вторжения они остались почти без магов. А их новый седа – старик, одновременно занимающий и должность канцлера, он вряд ли способен командовать армией…

Но Иркуллас уже и сам отрицательно качал головой.

– Даже летерийскому седе не спрятать целую армию. Ты прав в своих сомнениях, Гафалк.

Беседа явно была обречена ходить кругами, пока не вцепится в собственный хвост. Иркуллас шагнул мимо воина, чтобы еще раз бросить взгляд на уничтоженную долину.

– Откопайте столько наших воинов, сколько удастся. На закате мы прекращаем все попытки – пусть остальные покоятся там, где полегли. Ночная мгла отступит перед светом погребального костра для наших мертвых. Я же проведу эту ночь в бдении.

– Слушаюсь, скипетр.

Воин направился к коню.

Да, бдение – это то, что нужно. Ночь без сна – пусть яркое пламя отгонит прочь поселившуюся в душе тошноту.

Лучше всего, подумал он, будет не дожить до возвращения домой. Пускай с его внуками играет в медведя их дядюшка, или двоюродный братец, – короче, кто-нибудь другой. А еще лучше, если у него до самой смерти так и не выдастся возможности поспать.

Одна последняя битва у лагеря сэнанов. Перебить их всех – и самому пасть в бою. Смешать свою кровь с красной грязью. А когда я умру, тогда и заключу мир… с их мертвецами. Вряд ли есть смысл продолжать эту треклятую идиотскую войну на пепельных равнинах смерти.

Любимая моя дочь, тебе недолго осталось блуждать в одиночестве. Клянусь тебе. Я отыщу твою тень и буду вечно ее защищать. Как наказание за свою неудачу и как доказательство моей любви.

Он огляделся, словно надеясь рассмотреть в угасающем свете дня ее плавающую рядом душу, призрака с перепачканным грязью лицом и неверием в глазах. Хотя нет – с терпением освободившегося навеки. Свобода от всего этого. Вообще от всего. В новом месте. Где тошнота не грызет изнутри, где тело не скручивается судорогой, не дергается в ответ на каждый укол совести, каждую душевную боль.

Духи камня, даруйте мне покой!

Армия Марала Эба вдвое выросла в размерах по мере того, как к ней присоединялись сбредавшиеся со всех направлений воины, пережившие разгром лагерей – и исполненные стыда оттого, что живы сами, а их дети, жены и мужья пали от железа предателей-акриннаев. Многие явились без оружия, утратив доспехи, что свидетельствовало о бегстве, о том, как трусость гнала их прочь с выпученными от ужаса глазами. Случается, что воинов посреди битвы будто обдает холодной волной, случается даже с баргастами, и волна эта иной раз становится бушующим водоворотом, где тонет любой рассудок, где бегство становится необходимостью превыше чести и долга. Лица выживших в таком водовороте делаются серыми и отечными, и смердит от них тяжелым запахом вины.

Однако новости о поражениях отрезвили Марала Эба достаточно, чтобы не вершить немедленный суд над пораженцами с бегающими глазками. Тот явно чувствовал, что лишних баргастов у него сейчас нет, хотя Бакал и все остальные прекрасно понимали – воины, которых однажды захлестнула волна паники, теперь внутренне сломлены. Хуже всего, что в миг, когда битва застынет в неустойчивом равновесии, их ужас может вернуться. И тем самым решить исход сражения, поскольку вновь хлынувшая наружу паника заразит и остальных.