Пограничная трилогия: Кони, кони… За чертой - Кормак Маккарти

Потом Джон-Грейди возвращался на кухню и шел завтракать. Мария хлопотала по хозяйству: подкладывала дрова в большую, с никелированным верхом плиту или раскатывала тесто на мраморной крышке стола, и порой ее пение доносилось из глубины дома. Иногда он вдруг улавливал слабый запах гиацинта – значит, через холл недавно проходила Алехандра. Если Карлос с утра пораньше резал телку, то возле дорожки под навесом на кафельных плитках восседало целое скопище кошек, причем каждая сидела на своей персональной плитке. Джон-Грейди останавливался, брал в руки одну из кошек, начинал ее гладить, а сам не спускал глаз с внутреннего дворика, где однажды увидел Алехандру, которая собирала там лаймы. Он стоял, смотрел, гладил кошку, потом выпускал ее из рук, и кошка возвращалась на свое законное место, а Джон-Грейди входил на кухню, снимая на пороге шляпу. Иногда Алехандра завтракала в столовой одна, и Карлос относил туда поднос с кофе и фруктами. Иногда она каталась по утрам верхом. Как-то раз Джон-Грейди поехал на жеребце к северным холмам и увидел ее милях в двух от себя на нижней дороге, что вела к озеру. Она часто каталась по лугам у озера, а однажды он увидел, как она бредет по мелководью среди камышей и, подобрав юбки одной рукой, другой ведет за повод своего вороного араба, а над ней летают с криками краснокрылые дрозды. Время от времени она останавливалась и наклонялась, срывая белые лилии, а черная лошадь терпеливо застывала в ожидании, словно большая собака.

После тех самых танцев в Ла-Веге Джон-Грейди ни разу с Алехандрой не разговаривал. Она уехала с отцом в Мехико, а вернулся тот уже один. Даже спросить о ней Джону-Грейди было некого. В последнее время Джон-Грейди приобрел привычку кататься на жеребце без седла. Едва дождавшись, когда конь завершит свое дело, он скидывал сапоги и запрыгивал коню на спину, пока Антонио еще держит только что покрытую кобылу за скобу; при этом кобыла стояла, опустив голову и широко расставив ноги, и дрожала мелкой дрожью, ее бока ходили ходуном, а изо рта вырывалось судорожное дыхание. Наподдавая босыми пятками по брюху жеребца, Джон-Грейди выезжал из конюшни, а жеребец фыркал, ронял пену и плохо соображал, что происходит. Они неслись по нижней дороге, и Джон-Грейди, работая одним веревочным недоуздком, низко пригибался к конской шее и тихо бормотал жеребцу что-то непристойное. У коня под взмокшей шкурой бешено пульсировала кровь, а от самого Джона-Грейди пахло и жеребцом, и кобылой. Во время одной такой безумной скачки Джон-Грейди повстречался с Алехандрой, которая возвращалась на своем вороном от озера.

День уже клонился к вечеру. Джон-Грейди натянул веревочные поводья, и жеребец остановился, дрожа всем телом, переминаясь с ноги на ногу и мотая головой, отчего во все стороны летела пена. Алехандра тоже остановила своего вороного, и Джон-Грейди вытер потный лоб, снял шляпу и махнул Алехандре, чтобы она проезжала. Он даже съехал с дороги в осоку, чтобы им было проще разойтись. Алехандра подала вороного вперед и поравнялась с Джоном-Грейди, который приложил указательный палец к шляпе, кивнул ей и решил, что она сейчас двинется дальше, но не угадал. Алехандра снова остановилась и повернулась к Джону-Грейди. На черном лоснящемся боку араба играли блики света. Под пристальным, чуть вопрошающим взглядом Алехандры Джон-Грейди вдруг почувствовал себя на своем взмыленном жеребце разбойником с большой дороги. Алехандра между тем смотрела на него, словно желая услышать то, что он ей давно хотел сказать, и Джон-Грейди действительно произнес какие-то слова, но сколько ни пытался потом припомнить, какие именно, так и не смог. Смог только воскресить в памяти улыбку Алехандры, хотя такой отклик вовсе не входил в его намерения. Алехандра устремила взор вдаль, на озеро, сверкавшее под последними лучами солнца, а потом перевела взгляд на Джона-Грейди и его жеребца.

Дай прокатиться, вдруг сказала она.

Что-что?

Я хочу на нем прокатиться, упрямо повторила Алехандра.

Она требовательно смотрела на Джона-Грейди из-под широкой шляпы, а он растерянно уставился на колыхавшуюся под порывами ветра осоку, словно там скрывается столь нужная ему сейчас помощь, а потом опять посмотрел на Алехандру.

Когда? – пролепетал он.

Что «когда»?

Когда ты хочешь прокатиться?

Прямо сейчас.

Джон-Грейди опустил глаза на своего жеребца, словно удивляясь, каким образом тот здесь оказался. Он лихорадочно думал, что ответить, и произнес первое, что пришло на ум:

На нем нет седла.

Вижу.

Он стиснул бока жеребца пятками и в то же время натянул веревочные поводья, чтобы показать, что жеребец нервничает, но тот остался стоять как вкопанный.

Не знаю, что на это скажет хозяин. Мне кажется, он будет недоволен.

Она только улыбнулась, словно жалея его, но жалости в этой ее улыбке на самом деле не было.

Она спешилась, перебросила поводья через голову вороного и застыла, с улыбкой глядя на Джона-Грейди и держа руку с поводьями за спиной:

Слезай.

Ты уверена? ..

Да. Побыстрее…

Он соскользнул с жеребца. Джинсы, еще горячие и влажные, липли к бедрам.

А как же вороной?

Езжай на нем и поставь его в денник.

Но меня на нем увидят в доме.

Тогда поставь его к Армандо.

Я попаду в историю…

Уже попал.

Она повернулась, забросила свои поводья на седло, подошла к Джону-Грейди и взяла у него из рук веревочный повод, потом положила руку ему на плечо, и он почувствовал, как у него гулко заколотилось сердце. Чуть наклонясь, он сплел пальцы, сделав из ладоней подобие стремени, она ступила в это стремя сапожком, он приподнял ее, она перекинула ногу через спину коня, затем пришпорила жеребца, тот помчался по дороге вдоль озера, и вскоре они скрылись из вида.

Джон-Грейди медленно ехал назад на вороном арабе. Солнце село. Он очень надеялся, что Алехандра все-таки догонит его и они опять поменяются конями, но так этого и не дождался. В сумерках он провел вороного мимо дома Армандо и поставил в конюшне, привязав в проходе к столбу. Он снял с вороного уздечку, ослабил подпруги, но расседлывать не стал. В доме было темно, и Джон-Грейди вздохнул с облегчением – вдруг там никого нет, – но не успел он порадоваться удаче, как в кухне вспыхнул свет и отворилась дверь. Джон-Грейди не только не обернулся, но даже прибавил шаг, впрочем, тот, кто появился на пороге, и не подумал его окликнуть.