Золотой песок - Полина Дашкова

Никите удалось занять места в трюме, для себя и для старика. Тот явился одним из последних, тревожно озираясь, охая, волоча огромный картонный чемодан.

– Отец Павел! – позвал Никита.

– Ой, хорошо-то как, – обрадовался батюшка, – здесь и не холодно, дождик не намочит. А на палубе ветрище… Ты, значит, о природе писать собираешься? Неужто кто-то сейчас интересуется?

– Ну, в общем, да, – кивнул Никита.

– А я как загляну в газету, все срам, пакость, прости Господи. Вот в Синедольске у сына телевизор посмотрел. Ну что за времена настали! Не поймешь, когда хуже: при советах или сейчас. Сам-то женат?

– Разведен.

– Грех… А детки есть?

– Дочь, двенадцать лет.

– Как зовут?

– Маша.

– А у меня трое. Сыновья. И внуков уже пятеро, только уехали все, старшие двое в Синедольске, младший в Мурманске, на торговом судне мичманом. И хорошо, что не остались в Желтом Логе. Нечего там делать, – отец Павел наклонился ближе и зашептал: – Дурные у нас места. Молодые спиваются, не только мужики, но даже бабы. Поселок пьяный, гулящий. Водку завозят регулярно, дешевую, пей – не хочу. Вот сейчас, весной, трое в Молчанке потонули, совсем дети, мальчишки, надумали с пьяных глаз доплыть на лодке до прииска и пропали. А через неделю нашли одного, всплыл. Где другие – неизвестно.

– А что за прииск? – быстро спросил Никита, чувствуя, как сильно стукнуло сердце.

– Ну, не прииск, только так называется. Гиблое место. До войны там лагерь был, заключенные золото мыли, а сейчас… Ну его, не будем говорить… А я вот, видишь, облачение новое купил, – произнес он громко и кивнул на потертый здоровенный чемодан у ног, – иконы две. Пантелеймона-целителя и Казанскую Божью Матерь. С самого Синедольска везу. Старых-то икон совсем не осталось у нас, все разворовали. А теперь ни-ни, храм отреставрировали, решетки на окнах, и знаешь, еще сигнализацию провели. Никто не полезет. Это раньше храм разваливался, дверь на одном гвозде висела, окна повыбиты. А теперь другое дело. Нарадоваться не могу, какой стал у нас храм.

– А приход большой?

– Да какой там! Десять человек.

„Интересно, на какие же деньги реставрировали храм, да еще сигнализацию провели, если такой маленький приход? – подумал Никита. – Пьяный поселок, прииск… А ведь я, кажется, не ошибся. Даже не верится…“

К поселку катер причалил в сумерках. Среди пассажиров, сошедших на берег, Никита сразу заметил двоих бритоголовых, в черной коже, с огромными накачанными плечищами. Они были налегке, без багажа, и у крошечной пристани их ждал „газик“ военного образца.

– Вот они, хозяева, – прошептал батюшка, кивнув на кожаных, – странно, что катером плыли. Обычно на вертолетах летают. Впрочем, погода сейчас нелетная, вон как заволокло, туман. Гляди, опять снег пойдет.

Никита подхватил чемодан отца Павла. Он оказался совсем легким, несмотря на внушительные размеры. По скользкому суглинку они поднялись к поселку, к его главной улице, если можно так назвать ряд бревенчатых черных заборов.

Фонарей было мало, и светили они совсем тускло, но в конце улицы, во мраке, ослепительным белым светом полыхал стеклянный куб, огненными буквами светилась вывеска: „Гастроном“. Внутри чернели силуэты людей, снаружи стояло несколько баб и мужичков. Подсвеченные красно-белым неоном, они казались призраками, они не держались на ногах, пошатывались, какой-то тонкошеий лопоухий подросток в ватнике, уныло матюкнувшись, свалился в суглинок, прямо у ног Никиты и отца Павла, и остался так лежать. Крепкий запах перегара ударил в нос.

– Сегодня водка идет со скидкой, почти бесплатно, – объяснил отец Павел, – и так дешевая, а по выходным, считай, даром дают.

– А продукты?

– С продуктами тоже ничего. Снабжают.

– Кто же так заботится о вас? – спросил Никита равнодушным голосом.

– Ох, не спрашивай, сынок. – Он тяжело вздохнул, поохал немного и шепотом, в самое ухо, произнес: – Бандиты, вот кто!

– И зачем им это?

– Они знают зачем… Не надо, сынок. Нехороший это разговор. Не нужный, ни тебе, ни мне… А то давай не в сторожке, давай прямо у нас, – заговорил он, оживившись после долгой паузы, – мы с матушкой моей все равно вдвоем. Завтра баньку тебе истопим. Ты здесь встречаться с кем должен? Или так, сам по себе будешь смотреть нашу природу?

– Я сам по себе. Мне, собственно, даже не природа нужна, а места бывших лагерей.

– Вот оно что! Так какая же это экология? Это по-другому называется, – быстро произнес батюшка и ускорил шаг.

За холмом показался светлый купол с крестом. Храм действительно был как новенький. И дом священника выглядел внушительно. Бревенчатая изба-пятистенка с блестящей жестяной крышей, с кирпичной новенькой трубой.

– Затопила матушка-то. И правильно. Холод такой. Заходи, Никита, не стесняйся.

Матушка, Ксения Тихоновна, оказалась кругленькой румяной старушкой, хлопотливой, разговорчивой, ни минуты не могла усидеть, даже когда стол был накрыт и все готово к ужину. К появлению гостя из Москвы отнеслась без всякого удивления и с такой радостью, что Никите стало неловко.

– Мы скучно живем. Сыновья навещают редко, раз в году, а внуки и того реже. Все одни да одни. Приход маленький, иногда служить приходится в пустом храме. Да ты капустки бери, рыбки попробуй. Сама коптила.

Никите пришлось подробно рассказать про своих родителей, про бывшую жену Галину и дочку Машу, и даже объяснить, почему развелся семь лет назад. Стандартная формула „не сошлись характерами“ любопытных стариков не устроила.

– Не любили друг друга, женились из-за ребенка, но все равно не получилось семьи.

– Венчались? – сочувственно поинтересовалась матушка.

– Нет.

– Вот потому и не получилось. Венчаться обязательно надо. Так ты о чем писать-то собираешься?

– О бывших лагерях.

– И чего же в них такого интересного? – пожала плечами Ксения Тихоновна. – Тем более в наших местах до сих пор работают заключенные. Он не бывший, лагерь-то, а самый настоящий. Действующий.

– Ну-ка, мать, погляди, картошка у тебя там не горит? – легонько хлопнув ладонью по столу, повысил голос отец Павел. – И заслонку приоткрой, дымит.

– Молчу, молчу, отец. – Старушка испуганно зажала рот ладонью и бросилась к печке.