Золотой песок - Полина Дашкова

– Вот ведь баба, язык без костей, – проворчал отец Павел, – я тебе, Никита, прямо скажу. В нашу зону лучше не лезь. Целее будешь. Вот, в Помху езжай, там рядом лагерь небольшой, заброшенный. Фотографируй, описывай сколько душе угодно.

– А что у вас? – тихо спросил Никита.

– Тех двоих видел на пристани? Вот такие у нас и хозяйничают. Я же сказал, бандиты, – старик перешел на шепот, перегнулся через стол, – если узнают, что ты из Москвы, да еще писать собираешься, фотографировать, живым отсюда не уедешь. И учти – я не пугаю. Как говорю, так и есть. Лицо у тебя хорошее. Не знаю, чего тебе надо на самом деле, может, ты из милиции, из прокуратуры, меня не касается. Ты мне в сыновья годишься по возрасту. И я тебе по-отцовски советую – не суйся туда. Да и не получится. Там охрана, проволока под током.

– Значит, все-таки прииск? – задумчиво произнес Никита. – Золото…

– Какое золото? Нет его давно, – быстро пробормотал старик и перекрестился, – прости, Господи…

– Вы сами были там?

– Не вводи во грех, не могу я врать, – старик поморщился болезненно, – но рассказать тоже не могу. Мне видишь, как рот-то заткнули. Храм отреставрировали, денег отвалили и на дом, и на утварь церковную. На, поп, подавись, только молчи. Был я там. Близко, правда, не подходил, но видел их.

– Кого?

– Несчастных этих. Рабов. Вот кого. Вертолет как раз сел, их выводили. Площадка-то не на самом прииске, подальше. Вышли они, смотрю, странные такие, не шабашники, не зеки. Женщины, подростки. Мужчин совсем мало. И одеты все хорошо. Очень даже хорошо, по-городскому. Только лица какие-то особенные у них. Знаешь, как будто бесноватые они. Глаза застывшие, глядят в одну точку, бледные все. Я смотрю – ну какие из них работники? Хотел даже подойти, тогда еще охраны серьезной не было, только все начиналось, пять лет назад. Я как раз к леснику приехал, к Николаю, царствие ему небесное. Помирал он, и надо было исповедать, причастить. А домик их стоял совсем близко от вертолетной площадки. Вот я и посмотрел на первых старателей. Правда, нас с Клавдией, с лесничихой, живо заметили, отогнали, мы сначала думали, прибьют совсем. Но ничего, обошлось. Только потом пришли ко мне двое, прямо в храм, и был у нас разговор. Все, говорят, получишь, поп, только молчи. А видишь, болтаю, старый дурак. Грех-то какой. Искушение. И молчать грех, и не молчать – тоже… Вот я тебе рассказываю, а сам думаю, что случись с тобой – опять же я виноват…

Ксения Тихоновна все это время молча возилась у печки, только шумно вздыхала и наконец подала голос:

– Хватит, отец. Может, их ищут, этих страдальцев, а мы молчим с тобой столько лет, греха не боимся. Кто-то ведь должен знать. Вчера Клавдия за хлебом приезжала, говорит, там могилу братскую размыло, вниз по течению. Человек двадцать, не меньше, царствие небесное. Они хорошо сохранились, женщины молодые, детки-подростки.

– Клавдия – это лесничиха? – быстро спросил Никита.

– Она самая, – кивнул отец Павел, – домик ей перестроили подальше от площадки, одна там живет.

– Как мне до нее добраться?

– И не вздумай! – старик помотал головой. – А увидит кто?

– Она здесь еще, Клавдия, – пробормотала Ксения Тихоновна, ни на кого не глядя, – у снохи ночует. Завтра на рассвете назад пойдет.

– Двадцать километров пешком, – мрачно добавил отец Павел, – раньше мерин у нее был, так она на телеге ездила. Теперь издох мерин, ходит пешком. Она привычная, а ты городской, не осилишь.

– Если что, Клавдия скажет, племянник, – прошептала Ксения Тихоновна, – из Синедольска племянник…

Глава 6

– Эй, командир, ты живой, в натуре, или как? – Голос звучал совсем близко и отдавался в голове тупой болью. Егоров с трудом разлепил веки. Сквозь пелену метели маячили над ним два больших темных пятна.

– Ну ты чего, мужик, в натуре, перебрал, что ли? Вставай, замерзнешь.

– Я не пил, – хрипло произнес Егоров, – на меня напали.

– Ограбили? Так, может, это, „скорую“ вызвать?

– Не надо. Который час?

– Двенадцать.

– Дня или ночи?

– Ты что, ослеп, что ли, командир? Ночь, в натуре. Спать пора.

Вдали светились толстые прозрачные колонны-аквариумы, в них плавали, радужно переливались огромные рыбы. Они смотрели прямо на Егорова. Одна выпячивала губу и напоминала Гришку Русова. Другая щурила глаза и была похожа на плосколицого лысого гуру. Иван Павлович попытался встать на ноги, сделал резкое, неловкое движение и тут же обмяк.

– Слышь, командир, живешь-то далеко?

– Не очень.

– Деньги остались какие-нибудь или все вытащили?

– Не знаю.

– Ну ты даешь, в натуре! Не знает он! Посмотри, проверь.

Ему помогли встать. Он нащупал бумажник во внутреннем кармане летчицкой шинели, вытащил, раскрыл. При зыбком свете далекого фонаря пересчитал несколько купюр.

– А говоришь, ограбили. Бумажник-то на месте. Ладно, давай нам сотню, вон, у тебя там еще два полтинника есть. Один на такси, другой на завтра, чтоб опохмелиться.

Он так и не разглядел их лиц, но понял, что это были мальчишки, не старше восемнадцати. Пьяненькие, веселые, они взяли у него сотню, вывели на дорогу, поймали машину и исчезли в сизой ночной метели.

Следующие два дня Егоров пролежал дома с высокой температурой. Один раз к нему в комнату заглянул Федя, принес чаю с лимоном. Потом они все трое исчезли до позднего вечера. В последнее время они вообще все реже бывали дома, только ночевали.

Поправился Егоров быстро. Удар по шее, как и в прошлый раз, не имел никаких последствий, не осталось даже слабого синяка. Через два дня, вполне здоровый и даже отдохнувший, он отправился в рейс. Когда вернулся, Оксаны и мальчиков дома не оказалось.

Стояла глубокая ночь, выла метель. Он обшарил квартиру. Не было двух чемоданов, из шкафов пропали теплые вещи. В ванной в пластмассовом стаканчике одиноко торчала зубная щетка Ивана Павловича. А в общем, все осталось на месте. В квартире было чисто и страшно тихо.