Качели (сборник) - Полина Дашкова

        «газиком», до звона разогретым,

        пахнет обкомами, сельсоветами,

        котлетами

        в рабочей столовой,

        небом лиловым

        за пыльным окном гостиницы,

        небом, в которое кинуться хочется

        от одиночества.

        Мне одиноко с тобой, Ю. К.!

        Как тяжела у тебя рука,

        как кувыркается река,

        спрыгивая с Алатау…

        Мы поднимаемся под грозой,

        холодно, скользко и дождь косой,

        молния вспыхивает косой

        над соснами Алатау.

        Как ты ругался потом, Ю. К.!

        Мы бы сорвались наверняка,

        но удержали нас облака

        на Алатау.

        Ты мне поверил, а я соврала.

        Что это было? Кромешная мгла.

        Молния, дождь, электрический шок.

        Я сочинила тебя, как стишок.

        …О чем, бишь, я?

        Да так. Солю июнь.

        Хорошая хозяйка, впрок готовлю

        консервы из десятка блеклых лун,

        пропитанных придуманной любовью.

        Выбалтываю детскую беду,

        бессовестно, без толку, без оглядки.

        Она же наступает мне на пятки,

        четвертый год плетясь за мной в бреду.

        Уж мой рукав от слез ее промок,

        ни жалости, ни злости не хватает.

        Она сгорит. И розовый дымок

        в холодном небе медленно растает.

        Как жжется память! Только прикоснись —

        отдернешь руку. Что же было дальше?

        Как от ожога, морщатся от фальши

        ладони неисписанных страниц.

        Я больше не люблю тебя, Ю. К.,

        герой такого длинного стишка.

        Живи, Ю. К., на лучшее надейся,

        над Алатау ливень проливной.

        А музыка – всего лишь струны, рельсы,

        знак равенства меж небом и землей.

        И сквозь метельный пепельный бедлам

        все едет поезд в легком струнном ритме,

        и на бока зеленые налипли

        лохмотья снега с гарью пополам.

        Все путается. Проще говоря,

        в ночь перед двадцать пятым января

        1981 года

        бродит пузыриками кислорода

        сквозняк в крови.

        А визави —

        путаница,

        моя спутница,

        вместе со мной катится

        по бесконечному знаку равенства

        в пригородной электричке,

        от холода дрожа,

        вместе со мной не решается

        выйти на незнакомой станции,

        чтобы остаться в пространстве,

        имея при себе из багажа

        соленую, лунную

        первую любовь.

1981

Война

        Поручики жили не больше пятнадцати дней.

        Война продолжалась. Воняла фосгеном и тленом.

        Строчил пулемет. Санитарка рыдала о пленном.

        Топили Гомером и Пушкиным. Ели коней.

        Все было не так. Разумеется, было не так.

        Век начался бойней, огромной, невиданной ране.

        Крутилась рулетка. Калека плясал за пятак.

        Ковбой благородный красотку спасал на экране.

        Как в обморок, падает в танго небритый тапер,

        И клавишей дребезг, и взрыв механической страсти.

        – На Невском стреляли, вы слышали? Вот вам и здрассте…

        – Пардон, да пардон, а потом подстаканники спер…

        – А стол, представляете, вертится, дух говорит…

        Распутин, Верден, фиолетовый воздух столицы,

        А на Бармалеева хлебная лавка горит,

        А что будет дальше? Когда это все прекратится?

        Безглазые лица. Дорожная пыль. Имена.

        Поручик, молящийся Богу губами моими.

        Все было не так. Началась мировая война.

        Убили в Сараево герцога и герцогиню.

        Какая-то Гретхен под вязом в саду Сан-Суси,

        Конверт надрывая, сдувала упавшую прядку,

        Какая-то Клер на Монмартре снимала перчатку

        По пальчику, медленно, кремовый шелк закусив…

1984

«Побирушка, дитя, Мнемозина…»

        Побирушка, дитя, Мнемозина

        Не встревожит поверхность воды,

        По тяжелым разводам бензина

        Добежит до рассветной звезды.

        Леденея в свободном полете,

        Приглашая тебя на вальсок,

        Осыпаются перышки плоти

        На распаренный пляжный песок.

        Разворошена туча ночная,

        Как тяжелый сиреневый куст,

        А душа засыпает, не зная,

        Каково это небо на вкус.

        Мнемозины прозрачные пятки

        Промелькнут в тишине камыша,

        На усталой своей плащ-палатке

        Не грусти и не мудрствуй, душа.

1984

«Зачем рыбачка не грустит…»

        Зачем рыбачка не грустит

        О добром рыбаке,

        Покуда лодочка летит,

        Тает вдалеке?

        Зачем трепещет над волной

        Соленая луна

        И бородатый водяной

        Встает с морского дна?

        Он отряхнется, аки пес,

        У бедного крыльца,

        Рыбачка сдует прядь волос