Зимняя рябина - Вера Колочкова

– Так в библиотеке нашей… Особенно я зарубежных романисток уважаю, уж так они сладко завернуть могут, прям слезу вышибает!

– М-м-м… Знаю, знаю… Графиня с изменившимся лицом бежит к пруду…

– Ну зачем ты так?

– Ладно, прости. Не буду больше. Читаешь, вот и читай на здоровье.

Говорили они шепотом, изредка оглядываясь на дверь комнаты, в которой почивала тетя Люба. Потом Евка проговорила громко:

– Да ладно, не оглядывайся, теперь уж она точно уснула. Если бы не уснула, обязательно выплыла бы, командовать начала. И это еще хорошо, когда она вот так… В больнице себя представляет. Три дня назад все по-другому было, когда она звездой дискотеки себя видела. Первой красавицей, юной и длинноногой. Весь день красилась, перед зеркалом вертелась в короткой юбке… И где она только эту юбку откопала! Представляешь мою матушку в короткой юбке – в ее законные восемьдесят годков?

– Нет, не представляю…

– А вот то еще зрелище. И даже не представляй, не надо. Я все думаю, что она в этом зеркале видит, интересно? Неужели оно ей подыгрывает? Но ведь этого не может быть… Со зрением-то у нее все в порядке. Как так получается, а? Просто загадки психики без разгадок…

– Я думаю, она видит то, что хочет видеть. Игра воображения происходит, зеркальное искажение реальности.

– Ну да, может быть… Ладно бы, если бы она только перед зеркалом дома вертелась – ведь нет… Еще и на улицу норовила нырнуть, чуть не дралась со мной! Визжала, что ей на дискотеку надо, а я ее не пускаю. То-то бы народ развлекся, ага… Всякие же придурки есть. И подобным зрелищем могут развлечься. Эх, да что говорить… Даже не знаешь, что завтра с ней будет, как причудливо остатки сознания повернутся…

Евка говорила все громче, подливала коньяк в рюмку, опрокидывала в себя залихватски. Щеки ее разгорелись, глаза светились темным огнем. В какой-то момент она произнесла уже очень громко, сложив руки на груди:

– Ну вот за что мне такое испытание, Анька, а? Что я плохого в жизни кому сделала, скажи? Ну за что, Анька? За что?

Аня ничего не успела ответить – со стороны двери в комнату тети Любы произошло какое-то шевеление, и вскоре сама она предстала перед ними: заспанная, в короткой ночной рубахе, не прикрывающей болезненно выпуклых старческих коленок.

Подойдя к столу, тетя Люба направила сухой палец в сторону Ани, спросила строго:

– Вы кто? Вас из собеса прислали, наверное? С проверкой прислали, да? Посмотреть, как тут надо мной издеваются?

– О… Вот это новости… – тихо охнула Евка, глянув на Аню. – Успели уже декорации поменяться, значит… Теперь у нас тут собес будет, повышения пенсии требовать начнет.

– А вы кто? – резво развернулась к дочери тетя Люба. – Что за манера такая – не представляться? Где у вас тут заведующая? Я сейчас жалобу напишу!

– Завтра напишете жалобу, на сегодня прием закончен! – четко проговорила Евка, поднимаясь со стула. – Пойдемте, я вас до выхода провожу… А завтра с утра ждем вас с жалобами… С нетерпением ждем… Все жалобы рассмотрим, по всем примем решение, всех виновных строго накажем… Пойдемте, пойдемте…

Нежно обняв мать за плечи, Евка ловко увела ее в комнату, махнув от двери Ане – сиди пока… И вскоре вернулась, проговорила тихо:

– Уснула… Когда она вот так среди сна встает, то быстро потом снова засыпает… А что утром будет, не знаю. Надолго меня для такой жизни хватит, Ань? А вдруг я тоже скоро с ума сойду? Вдруг у меня наследственность?

– Да нет у тебя никакой наследственности, успокойся.

– Думаешь, нет? А вот я где-то читала, что безумие – вещь заразная.

– То есть?

– Ну да… Передается как грипп. Если общаешься изо дня в день с безумным, то легко инфицируешься.

– Да ну! Кто тебе такую ерунду сказал?

– Я ж тебе объясняю – читала где-то! Может, не инфицируешься, но проникаешься до мозга костей этим безумием. И мне иногда кажется, что я уже… того… тоже с ума сходить начинаю.

– Перестань, Евка! Не говори ерунды! И не читай всякие глупости!

– А еще я все время думаю, Ань… Вот бы мне куда маму определить, а? В хорошее место, где честно за стариками ухаживают… По совести чтобы…

– А разве такие места есть? Чтобы честно, да еще и по совести?

– Ну, возможно, и нет… Но я же об этом знать не буду. Определю ее куда-нибудь, вот и все дела. И буду жить себе дальше спокойно.

– А сможешь? Чтобы спокойно жить – сможешь?

– Смогу… По крайней мере, имею на это полное право. Мать же меня всю жизнь не любила, это ведь ни для кого не секрет! Это ты своей мамкой вусмерть залюбленная, с тебя и спрос. А с меня… Нет у меня перед ней никаких долгов, правда, Ань?

– Ев… Ну чего ты меня-то об этом спрашиваешь? Этот вопрос каждый человек только сам для себя решает… Ты ж понимаешь, надеюсь.

– Да в том-то и дело, что понимаю… Если бы даже и очень захотела ее пристроить куда-нибудь, все равно не смогу.

– Совесть не позволит, да?

– При чем тут моя совесть! Тут другое, Ань… Тут у меня личное меркантильное обстоятельство… Я ведь, когда с мужем разводилась, сдуру квартиру на мать оформила, представляешь? Ну, чтобы он не претендовал… Да я тебе рассказывала эту историю, помнишь?

– Да, помню, конечно…

– Вот и получается, что в капкан попала. Она ж мне теперь ничего не отпишет обратно, это понятно. А если определять ее куда-нибудь – тоже не вариант… Всегда найдется шустрая санитарочка, которая подсунет завещание подписать или дарственную на свое имя. Мне-то она точно ничего не отпишет, я ж для нее в любом случае враг номер один, кем бы она меня ни представляла. А санитарочки – они такие… Они умеют такие дела запросто проворачивать. Ходи потом по судам, доказывай, что ты не верблюд!

– Но можно ведь официально признать тетю Любу недееспособной, Ев… Оформить все по правилам…

– Да знаю я все, Ань, знаю! Не учи ученого. Ну, оформлю я все бумаги, сдам ее в интернат… А потом душа у меня болеть начнет, совесть мучить…