Даже если вам немного за тридцать - Аиша Идрисова

– Здрасьте! – пискнула я, протягивая шарлотку, – Это Вам пирожок к чаю!

Людмила Васильевна воззрилась на сверток так, словно я протянула ей на ладони не ароматную шарлотку, а дохлого таракана. Потом, очнувшись, взяла пирог и молча оглядела меня с ног до головы.

Мне стало неловко. Рядом с ее элегантным синим платьем мой наряд казался жалкой тряпочкой. К тому же я только что заметила, как из моей юбки торчит длинная нитка. И лак у меня на трех ногтях облупился. А у Людмилы Васильевны был безупречный маникюр: белые гладкие руки, явно не знавшие тяжелой физической работы, с тщательно отполированными ногтями, покрытыми бежевым лаком.

– Ну, пройдемте в столовую, что же мы тут на пороге топчемся! – разрядил обстановку Борис, и, подталкивая меня в спину, повел по длинному коридору.

С первого взгляда было понятно, что здесь живут люди другого толка. В квартире пахло достатком и роскошью – здесь явно никто не выживает на пятнадцать тысяч рублей в месяц. И не работал всю жизнь на заводе, чтобы прокормить единственную дочь, и не делал заначки от мужа-алкоголика…

В гостиной, оказавшейся по совместительству столовой, царила богемная обстановка: яркие бархатные диванчики гармонировали с контрастными шторами, в круглой, как аквариум, вазе стояли желтые тюльпаны, на полках старинного шкафа – куча толстых томов в красивых обложках, на стенах – картины, больше напоминающие первые рисунки ребенка…

С опаской я присела за сервированный стол и с ужасом заметила, что около белоснежной тарелки лежат шесть приборов: по паре вилок, ножей и ложек. Вдобавок здесь же стояли два бокала. Мамочки мои!

Людмила Васильевна тем временем принялась разливать суп из красивой изящной супницы. Мою шарлотку она брезгливо поставила на тумбочку рядом с креслом. Разговаривала с Борисом и делала вид, что меня в природе не существует.

Наверное, вот эта большая ложка – для первого. Так, теперь нужно умудриться есть так, чтобы никто не заметил мой облупленный лак на ногтях.

Я потянулась за хлебом в корзиночке и, задумавшись, откусила и начала жевать. За столом повисло напряженное молчание.

– Алиса, Вы, видимо, не в курсе, что в приличных домах хлеб отламывают руками, а не кусают, словно портовые грузчики? – ласково поинтересовалась Людмила Васильевна, опустив очки.

– Эээ, да, простите, у Вас тут столько всего, что я… Да, конечно, извините, – я положила хлеб, с тоской думая о том, что дома мама варит к ужину сосиски. Которые можно есть прямо со сковородки, запивая горячим чаем.

Интересно, что она скажет, если я нечаянно пукну?

«Алиса, деточка, Вы находитесь в приличном доме – здесь не принято пукать за столом» или «О, какой мезальянс! Боренька, за что это нам? »

– Боря, можно тебя на минуточку? – сухо сказала Людмила Васильевна, выходя из комнаты.

– Алиса, извини, я сейчас! Все хорошо, просто мама… не очень хорошо себя чувствует! – Борис погладил меня по руке и поспешно вышел вслед за матерью.

– Ты кого привел, Борис? – послышался до меня голос Людмилы Васильевны, – Что это за деревенщина, где ты ее откопал? Я прекрасно понимаю твою любовь к сирым, убогим и обездоленным, но ЭТА – уже перебор! Подумай, что сказал бы твой покойный отец! Сын генерала и известной актрисы – и привел в дом… Кстати, кем она работает? !

Борис что-то говорил шепотом – ничего не было слышно. Я сидела, размышляя, как поступить: уйти, гордо чеканя шаг или продолжать сидеть и делать вид, что ничего не слышала?

Хотя не услышать было невозможно! Вот влипла!

Глава 8

Уж не знаю, что там сказал Борис своей маме, но она вышла из кухни чуть более любезной и притихшей.

И даже сделала вид, будто не заметила, что я схватила вместо ложки для салата десертную ложечку. Только выразительно подняла бровь. А Боря за ее спиной указал мне на нужный прибор. Какой он милашка!

Чувствуя, как чертова синтетическая блузка прилипает к взмокшей спине, я принялась беззвучно есть суп, стараясь ненароком не хлюпнуть.

Людмила Васильевна тем временем завела светскую беседу, намереваясь втянуть меня в разговор:

– Значит, Вы, Алиса, работаете библиотекарем? Очень мило. А что именно привлекает Вас в Вашей работе? Наверное, Вы очень любите читать?

Хм, и почему она задала вопрос именно тогда, когда я набила рот хлебом, снова уподобившись портовому грузчику?

– Вообще да, люблю! – пробубнила я, с трудом прожевав кусок, – Но просто я подавала документы на банковского работника, а поступить не смогла, там такой конкурс. Ну и пришлось довольствоваться тем, что… Кхм-кхм…

Поняв, что сморозила глупость, я вновь принялась за еду. Борис, сделав мне большие глаза, занялся откупориванием вина.

Людмиле Васильевне мой ответ, однако, пришелся по душе:

– Люблю искренних людей! – звонко сказала она, торжествующе поглядывая на Бориса, – Ну а какие у вас планы на будущее? Борис, перестань корчить рожи за столом, это невоспитанно и как минимум неприлично!

Она что, издевается? ! Поесть мне дадут или нет?

Наспех проглотив кусок, я уже открыла было рот, чтобы сказать, что коплю деньги, чтобы пройти курс развития женственности, а потом выйти замуж, но Борис опередил меня:

– Мамуля, Алиса собирается путешествовать по миру и заняться изучением китайского языка! Он пригодится ей в ее будущей работе, правда, милая?

Я изумленно уставилась на Бориса, – не менее изумленно на него взирала Людмила Васильевна. Чтобы замять неловкую паузу, я выпалила:

– Что это мы все обо мне да обо мне… Людмила Васильевна, Ваше лицо мне кажется смутно знакомым. Вы случайно не актриса? Или, может быть, ведущая новостей в прошлом?

Надо же, как быстро Людмила Васильевна попалась на ржавый крючок лести. Она просияла и вытащила из шкафа фотоальбом. Глаза ее засияли от удовольствия:

– Ах, моя дорогая, я и не думала, что девушке вашего юного возраста знакомы актрисы театра. Представьте себе, я – та самая знаменитая Людмила Григорьева – слышали о такой?

Я, признаться, никогда ничего не слышала о такой актрисе, но не признаваться же об этом сияющей от восторга маме Бори!

– Эээ, кажется, да, – промычала я, чем привела Людмилу Васильевну в еще больший восторг. Она принялась ворошить альбом с фотографиями, сделанными, как минимум, сто лет назад, и верещать без умолку о себе.