Хрупкие создания - Дониэль Клейтон

Бетт закончила повязывать свою прозрачную юбку – словно у нее было все время мира – и смотрит на меня искоса, как будто разговором с Элеанор я нарушила какое-то негласное правило. Взгляд ее голубых глаз остер, как нож. А когда Бетт куда-то смотрит, все остальные повторяют за ней. Проходит пара секунд, и все пялятся на меня. Раз так… Изображаю непристойный звук, прикладывая губы к руке. Некоторые смеются, остальные недоумевают. Бетт закатывает глаза.

Плюхаюсь на пол рядом с Джун и улыбаюсь. Она улыбается в ответ, но как-то натянуто. Я научилась не принимать это на свой счет – такая уж она, Джун. Снимаю гетры – обрезанные бывшие мамины штаны и кусок старой футболки. Вшиваю новые ленты в туфельки: пальцы дрожат, в руках игла, зубная нить и скользкий сатин. Стараюсь унять дрожь. Сегодня придется танцевать на глазах у всех. У меня было всего полторы недели на занятия с Морки и Павловичем. Нужно было уломать туфли еще вчера, чтобы сегодня все прошло идеально. Продеваю нить через ткань, и она рвется. «Соберись», – убеждаю себя, продолжаю шить. Встаю и пяткой нажимаю на носок каждой туфли; чувствую, как слои клея и ткани легонько трещат под моим весом. Я быстро расправляю внутренности туфель, выворачиваю ткань наизнанку – совсем как банан – и вытаскиваю крошечный гвоздик плоскогубцами. Помню, что плакала, когда ломала первую пару туфель. Думала, что они станут уродливыми, но на самом деле так лучше для поддержки. Вырезаю часть подложки под ногой – там, где начинается подъем. Закрепляю моментальным клеем и клейкой лентой. Пробую встать. Подкладываю под носок пучок овечьей шерсти, надеваю туфли, завязываю ленты прямым узлом.

Элеанор разминается рядом со мной, и туфли ее как-то странно скрипят. Мы переглядываемся и начинаем смеяться. Мне в голову прилетает сумка.

– Черт!

Я поднимаю взгляд.

– О, извини! Не заметила тебя. – Бетт стоит прямо надо мной, а не где-то в отдалении, как секунду назад. Она садится между мной и Элеанор и хватается за край занавеси на зеркалах. Их закрыли по указанию мистера К. – он считает, что отражение только отвлекает танцоров, не дает им стать единым целым с персонажами, заставляет их лениться.

Бетт смотрит на себя в зеркало. Ее губы, когда вот так сжаты и накрашены розовым, почти похожи на сердечко. Бетт сворачивает волосы в аккуратный пучок. С моими так не получится. Она закрепляет прическу лаком.

Мои локоны всячески сопротивляются пучку и вместо этого превращаются в гнездо. Надо было все-таки выпрямить их или попросить тетю Лиа сводить меня в салон. Ловлю в зеркале взгляд Бетт. Она привычным движением руки наклеила ресницы, пушистые и темные, как крылья моих бабочек в инсектарии. Потираю щеку. На лице у меня ни пудры, ни помады, ни теней. Джун мне в первый же день посоветовала краситься, потому что так делают настоящие балерины и учителя обращают на это внимание. Но я не смогла. И не могу до сих пор. Не люблю, когда на лице что-то липкое и вязкое. С помадой Бетт я бы чувствовала себя клоуном. Я крашусь только перед спектаклями, да и тогда дождаться не могу, когда уже можно будет все это смыть.

Бетт, должно быть, заметила, что пальцы мои нервно теребят воздух, потому что она вдруг разворачивается в мою сторону:

– Мне нравится, что ты ничего не делаешь со своим лицом.

Не могу понять, говорит ли она это с издевкой или все-таки нет. Я пока плохо понимаю язык, на котором привыкли общаться здешние балерины. В моей прежней студии такого не было.

– А ты что думаешь, Элеанор?

– Ну-у-у, – тянет Элеанор.

– Мама всегда говорит, что макияж – это нечестно, так что… – Мне хочется затолкать эти слова обратно себе в глотку, но уже поздно. – То есть не то чтобы она права. Мне просто не очень нравится. – Улыбаюсь максимально искренне и добавляю: – Ты всегда выглядишь прекрасно. Серьезно.

Чувствую себя полнейшей идиоткой.

– Я восхищаюсь твоей уверенностью, и вообще, – говорит Бетт так естественно, что это моментально сглаживает углы. – Но немного краски не повредит. Играть роль и выглядеть идеально для этой роли… иногда это одно и то же, как думаешь?

Я не согласна, но она так мастерски затушевала неловкость, что я слегка киваю. Она протягивает мне пудреницу и кисточку.

– Попробуй! Тебе понравится. – Бетт зеркалит мою улыбку. – И парням тоже.

Провожу по коже кисточкой. Может, Бетт и права. Румяна хорошо оттеняют мою кожу. Теперь она сияет. Я поворачиваюсь, чтобы продолжить разговор и не упустить внезапное внимание, которым меня одаривает Бетт. Но прежде, чем я успеваю что-то сказать, она уже отошла к станку. Момент упущен.

К Бетт подлетает Лиз, шепчет ей что-то на ухо, глядит на меня, морща свой беленький носик так, словно учуяла мусор.

Заходят парни: Алек первым, Анри, как всегда, последним. Алек мне подмигивает, а потом обнимает Бетт. Чувствую внезапный укол ревности.

– Придешь сегодня? – мурчит она ему на ухо, но так громко, чтобы мы все услышали.

– Посмотрим, а то вдруг после репетиции и руки не смогу поднять, – отвечает Алек.

Могу поклясться, он смотрит на меня, пусть и всего секунду. Даже улыбается. Но, может, мне только показалось.

– Ты обещал. – Бетт не канючит, это ниже ее достоинства. Она лишь напоминает факты, скрещивает руки на груди, выпрямляет спину – словно адвокат, допрашивающий свидетеля.

– Отложите свою мыльную оперу, а? – просит Уилл. – Потом разберетесь. И ты, Бетт, наверняка победишь.

Бетт ощетинивается, хотя, как по мне, это комплимент. Подтверждение ее красоты, мастерства обольщения и глубоких чувств Алека тоже. Он целует ее в щеку, и мое сердце сжимается, когда Бетт обхватывает ладонями его лицо и ловит его губы. Все тут же от них отворачиваются, как по команде. Как будто всю жизнь так делали. Хотя, может, так оно и есть.

Но я-то здесь не всю жизнь, так что не собираюсь дарить Алеку и Бетт уединение и наблюдаю. Только я вижу, как Алек чуть подается в сторону и Бетт промахивается. Она морщит лоб, а он пытается поцеловать ее в щеку еще раз, но она отворачивается и отходит от него, обиженная. Я почти чувствую эту обиду.