Игла в сердце - Инна Бачинская

– Может, кофе? Или чаю?

– Спасибо, возможно, позже. Я могу осмотреть спальню вашей сестры?

– Да, конечно. Прошу вас! – Она пошла вперед, Шибаев последовал за ней.

Большая комната была убрана в розовых тонах: розовые обои, розовый коврик у кровати, розовый абажур торшера; на кровати – тяжелое атласное покрывало с рюшами, тоже розовое. Масса игрушек – пушистых котиков, тигров и медвежат; масса безделушек на туалетном столике: фарфоровые зверушки, расписные ларцы, понатыканные всюду букетики сухих цветов. Несколько фотографий хозяйки в цветных рамочках: в купальном костюме на пляже, в вечернем платье у елки, за столиком кафе. Красивая блондинка с тонкими чертами лица. Он попытался найти в ней сходство с той, другой Ингой, но не нашел и с удивлением почувствовал странную пустоту. Как будто все Инги похожи одна на другую. Та, первая, «оригинальная» Инга жива-здорова… Он невольно вздохнул.

Интерьер спальни довершали две невыразительные картины с цветами и ангелочками. Спальня погибшей женщины была похожа на комнату незрелой девочки-подростка, причем прошлого века. Зловещим диссонансом смотрелось черное покрывало, наброшенное на зеркало.

– Где вы обнаружили куклу? – спросил Шибаев.

– Здесь, – женщина отбросила покрывало и приподняла простыню. – Между матрацами. Здесь их два.

Шибаев приподнял верхний. Там было пусто. Он заметил красное пятнышко на нижнем и спросил:

– Кукла лежала тут завернутая или это вы ее?

– Она лежала незавернутая. Я не хотела к ней прикасаться, принесла салфетку и… взяла.

Это объясняло красное пятнышко – видимо, то был след от нарисованного сердца. Значит, вот здесь она и лежала. Новенькая тряпичная кукла, на которой еще не полностью высохла краска, утыканная булавками.

– Где сейчас ваш зять? – спросил Шибаев, опуская матрац.

– В Зареченске.

– Он знает, что вы обратились ко мне?

Ему показалось, что она колеблется. Лгать она не умела.

– Нет, – сказала, наконец. – У меня не было возможности обсудить это с Володей… Но он не будет против, ему все равно. Он живет в собственном мире. Он бы только посмеялся.

– Как его зовут? Мне нужно полное имя.

– Борисенко Владимир Андреевич.

– Понятно. Где хранилось снотворное, которое принимала ваша сестра?

– В ящичке туалетного столика, его забрали во время… осмотра. – Она не сумела выговорить «обыск». – Гербутон, кажется.

Шибаев выдвинул ящичек, там было всякое мелкое барахло: косметика, украшения, щетки для волос, упаковка риколы – таблеток от кашля.

– Где стоит пианино?

– В гостиной. Идемте, я покажу.

Гостиная оказалась большой комнатой в неожиданно контрастных бело-зеленых тонах. Перед глазами Шибаева возникла картинка «витаминного» салата имени Алика Дрючина: зеленый лучок, кинза, огурчик со сметаной и вегетой. Он даже невольно сглотнул. Плитка на полу – крупные бело-зеленые ромбы, задернутые зеленые шторы, что создавало в гостиной «подводный» полумрак; зеленые с золотом абажуры торшеров – их тут было три, массивный кожаный диван и два кресла – тоже зеленые; с десяток подушечек разных оттенков зелени; журнальный столик с малахитовой столешницей, на нем – ваза тонкого стекла, четырехугольная, похожая на лабораторную посуду. Обстановка вызывала ощущение холода, тем более что ковра на полу не было. Только яркие бело-зеленые квадраты, на вид очень скользкие.

– Работа известного дизайнера, – заметила Елена Федоровна. – Я всегда здесь мерзну. Инге нравилось… – Шибаев снова вздрогнул при звуке знакомого имени. – Она говорила, как в поле или в лесу. Вот она!

Шибаев невольно оглянулся, ожидая бог знает чего. Но Елена Федоровна имела в виду портрет над пианино.

– Это Инга. Работы Пенского.

Шибаев впился взглядом в женщину на портрете, снова невольно пытаясь найти сходство с той, другой Ингой, но с облегчением понял, что сходства между ними и тут нет – это была чужая женщина, с чужим лицом, с чужими длинными волосами. Кто такой Пенский, он не знал, но спрашивать не стал.

Пианино, вопреки ожиданиям, было рыжее, а не зеленое – единственное здесь теплое пятно. Равно как и обтянутый рыжим бархатом табурет. Наверху стояла большая фотография в серебряной рамке: смеющиеся мужчина и женщина с лыжами на фоне заснеженных гор. Женщина с портрета. По стеклу веером разбегались трещинки…

– Крышка пианино была закрыта? – спросил он.

– Открыта. Я закрыла, а потом только сообразила, что не нужно было…

– Какая была музыка?

– Простите?

– Мелодия. Что-нибудь знакомое?

– Понятия не имею, Инга не говорила.

– Ваша сестра играла?

– Изредка. Она окончила музыкальную школу.

Шибаев стоял на пороге, рассматривая гостиную.

– Что-нибудь было не так, когда вы пришли?

– Фотография лежала на полу… – Она кивнула на фотографию в серебряной рамочке. – Изображением вниз.

– Это ваша сестра с мужем?

– Да. Восемь лет назад. Они тогда много ездили.

– Можно взглянуть?

– Да, да, конечно.

Он взял фотографию. Потрогал трещины на стекле.

– Я поменяю… – проговорила Елена Федоровна. – Руки не дошли.

– Инга жаловалась на мужа?

– Я понимаю, о чем вы. Я уверена, что фотография упала случайно. Она не жаловалась на Володю. Они давно потеряли друг к дружке интерес…

– Вы не могли бы раздернуть шторы? – вдруг сказал Шибаев.

Она, похоже, не удивилась. Подошла к окну и потянула за толстый витой шнур. Шторы, качнувшись, разошлись в стороны, и в комнату заглянуло солнце.

– Что это? – Шибаев указал на большое едва заметное мутноватое пятно посреди комнаты.

– Там была разлита вода, я забыла упомянуть. Когда я пришла, она почти высохла. Ваза лежала на полу, и цветы… тоже. Три белые лилии.

– Ваза… эта?

– Да. Видимо, Инга опрокинула ее ночью. Или… – она запнулась.

Шибаев взял вазу. Она была целой.

– Где она лежала?

– Около столика, вот здесь. Удивительно, что она не разбилась, стекло очень тонкое.

– Вы предполагаете, что ваша сестра услышала ночью музыку и пошла посмотреть. Опрокинула вазу, потом сбросила фотографию… случайно.

– Я думаю, она упала – поскользнулась, когда разлилась вода.

– Почему вы так думаете?

– Ее ночная сорочка была влажной.