Девушка сбитого летчика - Инна Бачинская

– Все? – Я высовываюсь из-под одеяла.

Тишина. Амалии нет. Я рывком сажусь. Включаю ночник. Тусклый зеленый эллипс появляется на поверхности тумбочки. На спинке кровати никого.

– Эй, ты где?

Молчание. Ночник самопроизвольно гаснет, и я с трудом сдерживаю вопль.

…Мне снова шесть лет, я заявилась со двора исцарапанная, грязная, кругом виноватая. Амалия звала меня, но я делала вид, что не слышу. Прекрасно понимая, что она прекрасно это понимает и расплата неминуема. Она молча отправила меня в ванную комнату. Налила горячего молока. Молчать она умела так, что мурашки по коже.

Погасила свет и закрыла дверь спальни, не сказав ни слова. Мне бы извиниться, но язык прилип к гортани. Я лежала в кромешной тьме, затаив дыхание. Вокруг потрескивало, шуршало – кто-то осторожно бегал на мягких лапах, трогал одеяло, дышал мне в ухо. Окно висело в пространстве длинной серой фигурой. Отчаянно чесалось правое колено, но я, парализованная, лежала бревном.

Вдруг в стекло громко затарабанило и створки окна с треском разлетелись в стороны. Вопль ужаса, который исторг несчастный комок плоти в кровати, мог поднять и мертвого. Сквозняк пролетел по комнате, коснулся моего лица. Створки, ударившись о стену, со стуком вернулись на место. В небе полыхнул ослепительный синий разряд, раскат грома тряхнул дом – и тут же ударил ливень.

Я была жива. Я даже перевела дух. Ливень – это не страшно. Гроза, молния, гром – все это не страшно. Это не… Вий. Накануне я смотрела кино про Вия, как он в старой церкви… и… и… вот!

Амалия не пришла. Она никак не откликнулась на мой вопль. И я впервые почувствовала что-то вроде ненависти. Я поняла своим скудным шестилетним разумом, что взрослое холодное и жестокое ее пренебрежение перевешивает все мои мерзкие проступки, вместе взятые. Проступки мои были гадкие, мелкие, жалкие, а ее правота была страшной. Во мне всегда жила уверенность, что, если я стану хорошей, она меня полюбит… и теперь эту уверенность унесло сквозняком. Я поняла, что никогда… никогда! Никогда Амалия не примет, не простит… Чего? Что мой отец женился на маме? Она обожала его. У них было общее детство. Общий учитель английского. Их дразнили женихом и невестой. Родители их дружили. Она надеялась и ждала…

Об этом я узнала много позже. Случайно – отец, смеясь, рассказал как-то маме, что Амалия не давала ему проходу, писала письма, таскалась следом, и ему приходилось удирать через дырку в заборе…

Ненавижу! Не-на-ви-жу. Мне не нужна ее любовь. Если бы она вдруг решила полюбить меня, я бы гордо отвернулась. Я бы… я бы…

Сколько можно? ! Ее давно нет! Я вдруг замечаю, что плачу. Холодные дорожки слез по вискам.

Отпусти меня! Отпусти! Слышишь?

Едва слышный звук шагов. Я замираю, сердце колотится в горле. Светлый столбик у моей кровати. Веня!

– Ты спишь? – спрашивает Веня.

– Что случилось? – Я с облегчением перевожу дух и зажигаю ночник. – Ты видел… крысу?

Босой Веня в полосатой пижамке, с парчовой торбой на шее.

– У тебя живет крыса? – Круглые от удивления глаза и открытый рот.

– Нет!

– Можно, я к тебе? Там в углу страшное чудище! Оно шевелится и храпит. Послушай!

Из гостиной доносился храп.

– Слышишь?

Я приподняла край одеяла. Веня холодной рыбкой нырнул ко мне. Прижался. Жесткая парча уперлась мне в бок. Его волосы пахли перьями.

«Может, взять его себе? » – подумала я. У Владика новая любовь, мама неизвестно где. А мы будем ходить в парк играть на флейте. А потом купим машину. Я получу права, Веня пойдет в школу. Я буду ходить на родительские собрания и делать с ним уроки. Смысл появится. А то время идет… и проходит. А?

Эй ты, Амалия! Выходи, подлая трусиха! Я тебя не боюсь. Я как ребенок номер триста пятьдесят три, которому старый робот читал по ночам сказки. И мне больше не страшно. Я нащупываю рукой ночник, лягушонка под зонтиком, сжимаю в руке – только попробуй!

Утром я встану первая, приготовлю завтрак. Разбужу Баську и Веню. По очереди отправлю в ванную. Включу музыку, что-нибудь легкое, вальсы Штрауса например. И мы сядем за стол, и будем сидеть долго-долго, пить молоко и кофе и разговаривать.

Баська еще раз расскажет про Ольгицу, вспоминая новые детали, потом мы еще раз пересчитаем капиталы из парчовой торбы, обсудим, сколько осталось до машины. И пойдем в парк. Веня будет… Как это называется? Халтурить? Я представляю себе вдохновенное лицо Вени, халтурящего на флейте, рядом коробочка для денег, а в ней смятая бумажка (моя! ) и еще копейки, и смеюсь.

Обнимаю Веню, прижимаю к себе. Он сопит, дыхание у него горячее…

Глава 6

Семейный обед

Почему мои родители сдали меня Амалии? Нет ответа. Хотели как лучше, наверное…

Она ушла от нас, когда мне было десять. По слухам, после ссоры с мамой. Амалия сказала ей все, что думала обо мне, и мама попросила ее уйти. Насовсем. Это версия тети Аи. А Лелечка по секрету рассказала, потом уже, что она вроде как вышла замуж… А вообще, меня отдали Амалии потому, что папа думал, что этого хочет мама, а мама – наоборот. Она бывала у нас в доме, мама была с ней приветлива и всегда повторяла: какое счастье, когда у ребенка такой воспитатель. Папа и предложил Амалии переехать к нам. Мужчины часто все понимают неправильно. Лелечка однажды сказала мне по секрету, что мама была недовольна, она робела в присутствии Амалии… Такое недоразумение получилось. А в итоге – Белая крыса, пугающая меня по ночам.

Амалия умерла спустя десять лет, мы узнали об этом от Лелечки. Она же передала мне «сувенир» от Амалии, как она выразилась, – простенький медальончик в виде сердечка, серебряный, с крошечной блеклой стекляшкой, завернутый в кусочек замши. Моим первым побуждением было отдать его кому-нибудь, выбросить, но я постеснялась. Поэтому лишь убрала с глаз долой – сунула в какую-то шкатулку и забыла. И ни письма, ни записки. Ничего. Как расценить ее прощальный жест – я не знаю. То ли как просьбу о прощении? То ли как желание остаться в памяти? То ли больше некому было оставить? В конце концов, мы были ее единственной семьей. Не знаю. Я тогда заплакала, сама не знаю почему. Мне было жалко Амалию, которую никто не любил. Я повторяла себе, что она сама виновата, что она была высокомерна, нетерпима, агрессивна, как ее любить такую? Еж с колючками. Но ведь еж не виноват, что у него колючки!