Тени и зеркала - Юлия Пушкарева

В ужасе развив самую большую скорость, на какую только была способна, Тааль снизилась и сложила крылья. Иссушённая земля обожгла ей ноги, и она разжала когти, стремясь сохранить равновесие.

«Пятнышко» оказалось другой майтэ, небольшой и совсем юной. Её округлое тело покрывало блестящее оперение – густое и такое непроницаемо-чёрное, что Тааль вспомнила о матовой, без оттенков, черноте бессловесных воронов. У основания шеи перья заканчивались, открывая белую кожу; на лице под ворохом чёрных же локонов сурово сверкали огромные зелёные глаза. Майтэ была красива чужеземной, дикой красотой, но сердце Тааль сжалось не от восхищения, а от боли: незнакомка неуклюже переваливалась, беспомощно волоча по земле крыло, насквозь пронзённое стрелой. Покосившись на Тааль, она невозмутимо продолжила путь – не издала ни звука. Тааль на её месте, должно быть, уже спела бы песнь боли, встревожив всю округу.

– Погоди! – Тааль подбежала и клювом взялась за древко стрелы. Чёрная майтэ поморщилась и отпрянула.

– Не надо, – голос у неё был с хрипотцой – не певческий, но приятный и звучный. – Я пыталась её вытащить. Бесполезно.

– Кто сделал это с тобой? ..

Незнакомка ответила не сразу, для начала смерив Тааль оценивающим взглядом – будто проверяла, стоит ли ей доверять.

– Кентавры, конечно. В мире нет лучников лучше.

– Но кентавры не враждуют с такими, как мы, – изумилась Тааль.

– С такими, как ты, – быть может, и нет, – и раненая продолжила путь: видно было, что каждый шаг даётся ей с трудом. Оправившись от смятения, Тааль снова догнала её.

– Но куда ты идёшь? Поблизости нет гнездовий…

– К своим, – майтэ упрямо тряхнула головой. – Наши целители вытащат её. Сумей я лететь, я бы не шла пешком.

– Но к нам ближе, где бы ты ни жила… И у нас тоже хорошие целители, – Тааль помедлила, надеясь не показаться дерзкой. – Я не сомневаюсь в твоей храбрости и выдержке, но не могу оставить тебя вот так. Моё гнездовье на Высокой Лестнице.

– Я слышала о ней. Странное место для жилья, – с сомнением протянула незнакомка, и её лицо вновь исказила гримаса боли. – А впрочем, благодарю тебя, – добавила она, смягчившись. – Но не понимаю, как ты намерена мне помочь. Разве что поползёшь вместе со мной, точно жалкая гусеница…

Тааль с облегчением выдохнула – она почему-то ужасно боялась, что чужеземка не согласится. Среди её соплеменников встречались такие же гордые майтэ – в любой помощи они видели унижение.

– Жди меня здесь, я всё улажу. Туда и назад, – она расправила крылья, готовясь взлететь, и сразу смутилась от своей оплошности: – Прости, я забыла спросить твоё имя… Я Тааль.

– Гаудрун, – кивнула чёрнопёрая. – Честь летать с тобой, Тааль… Вот когда понимаешь, – она через силу усмехнулась, – как мало смысла бывает во всех этих вежливых фразах.

* * *

На зов Тааль откликнулись двое стражей-воинов – Гвинд и Руоль, которые как раз несли караул и скучали, нарезая круги возле Высокой Лестницы. Тааль знала их обоих чуть ли не с той поры, как вылупилась из материнского яйца, и оба были достаточно рослыми, чтобы воплотить её замысел. По её просьбе они позаимствовали у целителей искусно сделанное покрывало из прессованной травы и, зажав его в когтях, легко доставили Гаудрун к гнездовью. Юный Гвинд (о таких говорят – «недавно расстался с пухом») заметно робел перед чужеземной красавицей с простреленным крылом, зато Руоль выпятил грудь, распушил золотисто-коричневые перья и вообще весь полёт старательно хорохорился. Гаудрун, впрочем, не обращала на его потуги никакого внимания.

У подножья Лестницы они расстались: целители испокон веков вили гнёзда на нижних ступенях, а Тааль решилась отправиться на вершину, к Ведающему – всё равно она бы только помешала тем, кто действительно мог помочь Гаудрун. Она летела вверх, глядя, как пробуждаются последние обитатели гнездовья – пожалуй, самые заспавшиеся: майтэ просыпаются с рассветом и засыпают с закатом. Ночь – время хищников, и опасно быть в темноте хоть на земле, хоть на небе…

Лестница была, наверное, самым грандиозным сооружением, оставшимся в этих местах от их прежних жителей. От Неназываемых. Единственные их следы в лесу, на холмах и равнинах, у берегов пенистых речек и спокойной Великой Реки – странные развалины; по виду большинства Тааль даже предположить не могла, для чего они использовались и как Неназываемые должны были выглядеть, чтобы построить всё это. Высокая Лестница, сложенная из серых и пёстрых камней, поистине огромная, уходила в самое небо, заканчиваясь плоской площадкой. Старшие майтэ говорили, что раньше она была только частью храма Неназываемых, которые давно ушли на юг, за Пустыню Смерти. На площадке же они якобы приносили жертвы тем, кому поклонялись.

В этом Тааль уж точно не видела смысла: как можно поклоняться кому-то живому – а значит, столь же слабому и бренному, как ты сам? .. Майтэ возносят молитвы лишь небу и ветру, да ещё песням, которыми полнится мир.

На гигантских ступенях Лестницы, захваченных мхом, травой и стеблями вьющихся растений, когда-то расположилось большое поселение: предки Тааль сочли это место более пригодным для жилья и безопасным, чем многие естественные укрытия, и один за другим стали вить здесь гнёзда. Лестница возвышалась посреди леса, так что далеко летать за ветками и кормом не приходилось, а относительно свободное пространство вокруг облегчало обучение птенцов. Время неотвратимо разрушало Лестницу, но зато в нишах, образованных выпавшими камнями, было удобно прятаться от дождя и молний, а на верхних ярусах – от голодных ночных существ. В общем, Лестница превратилась в такую же нормальную, уютную часть леса, как любое дерево; от неё, исходящей гамом, неопрятно покрытой перьями и засохшим помётом, на Тааль веяло домашним теплом.

Среди разбросанных по ступеням гнёзд попадались и совсем маленькие – овдовевших или пока не нашедших пару майтэ, – и огромные, где ютились крупные семьи. Тааль на лету отвечала на приветствия знакомых – коротко, потому что торопилась; при виде младенцев, похожих на писклявые пуховые комочки, и матерей, сонно устроившихся на яичных кладках, она не могла удержаться от улыбки. Кокетка Дориаль старательно вычищала золотистые перья (она ненадолго прервалась, когда мимо пролетал Руоль, и бросила неприязненный взгляд на Гаудрун); Вигелин, дядя Тааль, готовился к вылету за червями и орешками для многочисленных детей; седой Фауран, перья которого почти вылезли, а клюв сточился от дряхлости, просто отогревался в солнечных лучах, зажмурив глаза. Кто-то упражнялся в пении, и Тааль сразу расслышала фальшь за искусной техникой: песня требует полной отдачи, до боли пылающего сердца, и в ней невозможно солгать. Тааль знала очень мало истинных певцов: во всём гнездовье их нашлось бы не больше десятка.