Принцесса пепла и золы - Хэйлоу Саммер

Но после смерти отца всему этому пришел конец. Горечь потери отразилась в чертах лица моей мачехи, и с каждым годом она, кажется, стареет на добрый десяток лет. Заклинаний против морщин и для цвета кожи и волос уже не хватает, чтобы придать этой женщине свежий и естественный вид. Расцвет ее уже миновал, а денег, поступающих из рудников в Фишлаппе, становится все меньше.

И мне было бы почти жаль ее, по крайней мере, хоть чуточку, если бы два месяца назад мачеха не приказала двум блюстителям порядка увезти моего дракончика. Львиное Сердце укусил ее, когда, размахивая топором, эта женщина попыталась не дать ему съесть ее розы. На самом деле, моего дракона интересовали не розы, а маленькие червячки, которые угнездились в бутонах цветов после затяжного дождя, но, так или иначе, результат был разрушительным.

Львиное Сердце уже разорил половину розовых кустов, когда моя мачеха в ярости набросилась на него с топором, чтобы помешать дракону уничтожить вторую половину. Тот молниеносно развернулся, уклонился от топора и впился зубами ей в ногу. Истошно завопив, она упала, и ее голос сиреной пронзил спокойствие раннего утра. Я тут же послала за доктором, и тот зафиксировал серьезную травму. Зубы Львиного Сердца были не сказать чтобы самыми чистыми, а посему существовал риск опасного для жизни воспаления. Доктор с готовностью засвидетельствовал моей мачехе, что драконы вроде моего опасны для общества, и вскоре после этого Львиное Сердце забрали.

– Я замолвлю за него словечко, если ты не станешь устраивать сцен и будешь и дальше вести себя разумно, – сказала мне в тот день мачеха. – В противном случае… – Тут она провела пальцем по горлу, и я все поняла.

Словечко, которое мачеха собиралась замолвить за моего дракона, я жду по сей день. Мне известно лишь то, что он жив и находится за границей, в лагере для опасных нечеловеческих существ.

Так вот, о чем это я. С тех пор как Этци и Каникла получили приглашения на бал, их словно подменили. Этци заказала себе тонны модных журналов и теперь пристает буквально к каждому с разговорами о способах повязывания поясов, полированных костяных пуговицах, плетеных сверкающих нитях, драпированной и жатой тафте, тканях с узором из цветочных бутонов, ромбов или дубовых листьев, мягком или жестком лифе, вырезе декольте (или лучше – с высоким воротом, он ведь более элегантный? ), отделке жемчугом, символическом значении аппликаций, о том, использовать ежевичный цвет или нет, ведь это же, в конце концов, цвет Империи, но больше всего ее занимает пикантный вопрос о том, как быть с разрезами на нижних юбках, которые только что вошли в моду. Будет ли нечто подобное на балу желательно или же окажется под запретом? Этци не знает, и это заставляет ее сильно нервничать.

Каникла же придерживается строгой диеты: до бала она непременно хочет потерять половину своего веса, что, на мой взгляд, совершенно невозможно, однако мать поощряет ее в этой затее и каждый день подает дочери зеленые листья, украшенные коричневыми листьями, в маринаде из черных листьев. Мое жестокое сердце смягчается, и я едва не начинаю рыдать, когда Каникла с выражением смертельного презрения на лице запихивает в себя этот салат, который, как утверждает ее мать, сделает девушку стройнее и обуздает ее аппетит. Я задаюсь вопросом, мучила ли мачеха меня когда-нибудь так, как в эти недели перед балом – Каниклу, и прихожу к выводу: нет, по-моему, ничего настолько ужасного со мной она не делала!

Раздается звон дверного колокольчика, и я со всей своей натренированной скоростью несусь открывать для гостя дверь. Это портной с ворохом бальных платьев, которые, конечно, еще можно переделать и адаптировать к предпочтениям уважаемых дочерей, как он многословно объясняет, входя в салон.

Моей мачехе чрезвычайно трудно держать под контролем своих уважаемых дочерей, потому что они обе тут же бросаются на принесенные платья и вырывают друг у друга из рук невесомые нежные ткани.

– Это мое! – кричит Каникла. – О, этот цвет, этот воздушный душистый тюль!

– Поросячий розовый для моей сладенькой марципаночки! – восклицает Этци с наигранной, фальшивой нежностью. – Безусловно, это как раз для тебя, Ники!

– Ну… – начинает портной, но замолкает, не зная, как повежливее выразиться. Если Каникла попытается натянуть розовое платье с широкой пышной юбкой через голову, оно обязательно туго стянет ее грудь, и если ее не стошнит, то уж наверняка сдавит так, что она не сможет даже вздохнуть. А позднее, когда Каникла попытается снять этот наряд, тонкая ткань непременно порвется.

– Руки прочь! – резко обрывает моя мачеха. – Каникла, Этци, сейчас вы сядете и выслушаете то, что вам посоветует портной. И только если он решит, что платье можно примерить, вам будет позволено до него дотронуться. Все ясно?

Мои сводные сестры подчиняются и плюхаются – одна в кресло, другая на диван. Мне любопытно, и я останавливаюсь, хотя в данный момент мне в этой комнате делать нечего. И тут меня осеняет: я хватаю метелку и принимаюсь обмахивать ею большое напольное зеркало, делая вид, что очень занята тем, чтобы очистить его от пыли, но мачеху не обмануть. Она резко разворачивается ко мне, стоящей без дела:

– Прохлаждаешься? – спрашивает она. – Что сегодня на обед?

– Картофельно-овощное рагу, – отвечаю я. – Оно уже готово, остается только разогреть.

– Овощное рагу? Слишком просто. Нельзя было добавить хотя бы пару сморчков?

– Их больше нет, последние я израсходовала вчера.

Портной переводит взгляд с моих сестер на принесенные платья, и его лицо обретает все более и более отчаянное выражение. Но потом он обращает внимание на меня, и кажется, в глубине его души каким-то непостижимым образом зарождается надежда.

– А как же она? – спрашивает он. – Она ведь тоже не замужем. Для нее я тоже должен подобрать бальное платье?

– Она не приглашена.

– Но были приглашены все одинокие девушки от шестнадцати лет!

– Ей пятнадцать!

– Нет, мне… – начинаю возражать, но мачеха меня перебивает.

– Сморчки! – почти кричит она. – Добудь их, чтобы наше рагу стало хотя бы съедобным! Пресный овощной суп – не то, с чем я сегодня согласна мириться!

Я медлю. Во-первых, потому, что мне семнадцать, а не пятнадцать. Во-вторых, мне очень хочется посмотреть, как мечты Этци и Каниклы о бале разобьются в пух и прах в условиях ограниченной реальности. А в-третьих, потому что чувствую в себе предосудительное и непреодолимое девичье желание примерить одно из этих платьев.